В дальнейшем это контроль над финансовыми и прочими ресурсами семьи, выделение жертве денег на «содержание», вымогательство. Часто к этому виду насилия относят даже запрет на получение образования или трудоустройство и намеренная растрата финансовых средств семьи с целью создания напряженной обстановки. Или когда муж дает деньги только на определенные товары, или покупает их сам, не пускает на работу или учебу – это тоже насилие.

Виктимблейминг, или обвинение жертвы, – это перенесение ответственности на жертву, обвинение ее в том, что это она своими действиями спровоцировала преступника на насилие. Психологи объясняют это явление на примере концепции справедливого мира.

То есть если зло не может совершаться просто так и оставаться безнаказанным, соответственно то, что человек оказался жертвой – справедливое следствие его действий.

Я бежала, разрывая тяжелым дыханием ночную тишину. Малышка у меня на руках была в таком ужасе, что не решалась заплакать, хотя за весь день у нее во рту не было ни капли молока. Она будто застыла, приросла ко мне. Время от времени я останавливалась и проверяла, дышит ли она.

Меня подгоняли страх и ужас, подгоняло желание жить и дать жизнь своему ребенку. Я не чувствовала боли ни от многочисленных ушибов, ни от разбитых в кровь босых ног. Я бежала из ада…

Мимо домов, что были глухи и слепы к моей беде, мимо улиц, которые стыдливо прятали от меня свой свет, мимо машин, делавших вид, что меня нет.

Мне необходимо было успеть сбежать как можно дальше до того, как он проснется, до того как узнает о моей преступной смелости, о моем желании жить. Я лишь изредка останавливалась, чтобы покормить малышку. Она словно понимала, как важно для нас время и, поев совсем немного, засыпала.

Неумолимо быстро надвигался рассвет.

Я просила солнце немного задержаться, время – немного застыть, подождать еще немного, дать мне возможность уйти подальше, скрыться от него.

Увидев, как звезды исчезают с неба, будто окутаны тем же страхом, я прибавила шагу. Совсем скоро закричат первые петухи, и он проснется. Хуже уже не будет, я вышла к дороге в надежде остановить машину и попросить отвезти меня.

Докуда? Мне ведь и идти некуда. Все равно. Главное, подальше отсюда. Подальше от него.

Машины проносились, не замечая меня. Кто ж меня увидит, если я сама себя не видела столько лет?

Если, чтобы увидеть себя, мне понадобилось подвергнуть угрозе жизнь своего ребенка?

И вдруг… Ее ухоженные пышные волосы отливали огненно-красным цветом на солнце и придавали сходство с какой-то сказочной героиней.

– Вам нужна помощь? – прозвучал мягкий голос.

– Мне нужно в город, – будто не своим, слишком громким голосом ответила я.

– Садитесь.

Ее машина была такая красивая и чистая. А тут я со своими ногами – грязными от крови и пыли.

Я помялась и неуверенно спросила:

– У вас есть пакет? Мои ноги… они…

Она приподнялась и, увидев, что я босиком, поморщилась.

– Откуда же ты идешь, девочка?

Я молчала.

– Не важно. Садись. Поехали скорей.

Наверняка догадавшись, что я бегу от беды, поторопила меня она.

До города было, с учетом моего пути в несколько часов, примерно два часа.

Мы молчали всю дорогу.

Малышка, видимо, почувствовав, что сердце мое перестало так колотиться и мы в безопасности, стала плакать, напоминая о том, что, раз уж все нормально, ее следует покормить.

Я приспустила воротник платья и дала ей грудь, в которую она жадно вцепилась, кажется, едва успевая дышать.

– Голодная, – улыбнулась красивая женщина.

– Да. Она почти не ела со вчерашнего дня, – ответила я, кажется, слишком развернуто и тут же об этом пожалела. Но зря, потому что она только посмотрела на меня и ничего не спросила.