Брюки упали на пол, звонко от пряжки металлического ремня. Сашка остался в одних узких боксерах, на мне все ещё были кружевные стринги. Я рассматривала мужское достоинство, спрятанное пока под тканью, играя с самой собой в игру: угадать какой он. Вот уж глупости какие вытворяло со мной подсознание...

 Но доиграть Саша не позволил, наклонился, а потом резко взял меня на руки. Я прильнула к горячей груди, захихикала, как дурочка, и потянулась к мужским губам. Но поцелуй быстро прервался, Саша поставил меня на ноги, а потом принялся аккуратно спускать с меня трусики. Закончив с ними, он стянул свои боксеры, прижимаясь ко мне всем телом. Обнаженным, сильным... Саша резко и невесомо, как пушинку, меня приподнял, заставляя обвить ногами его талию. Он сделал шаг к дивану, ловко уложил меня спиной, а уже через секунду я почувствовала горячее проникновение. С губ сорвался тихий стон. Через несколько мгновений захотелось стонать громче, но я сдерживала себя, помня, что в соседней комнате спит ребенок.

– Мне было хорошо, – томно улыбаясь, я наглаживала мужскую грудь. Тело было здесь, рядом с другим, доставившим мне в эту ночь столько умопомрачительного удовольствия, от которого душа словно витала в облаках.

– Мне тоже, – лениво ответил Саша. – А можно я кое в чем признаюсь?

– Надеюсь, не в извращении каком-нибудь?

– Отчасти, – хмыкнул он, опустил свою горячую ладонь мне на спину, погладил и произнес: – Знаешь, как давно я об этом мечтал? О сексе с тобой. Каюсь, я даже пару раз представлял тебя вместо тех, с кем спал...

Я приподнялась, заглядывая в его глаза:

– И много их было?

– Это так важно? – фыркнул он.

– Ну сколько? 

– Ещё скажи, что у тебя пуританские взгляды и твой муж был единственным твоим любовником, – мне бы обидеться на эти слова, но Сашка говорил шутливо, играючи со мной. И я решила подыграть:

– Цифру, Смирнов. Назови цифру!

Сашка засмеялся и выдал:

– Мне так приятно, Викуськин, что ты меня ревнуешь...

 А у меня, после того как он произнес такую уменьшительно-ласкательную версию моего имени, внутри все сжалось, отчего я нервно передернулась... Так ко мне обращался один человек, и я бы очень не хотела слышать это вновь.

 Я отпрянула от Саши, поднимаясь с кровати. Сашка удивлённо на меня посмотрел и спросил:

– Что-то не так?

– Не называй меня так больше. Никогда, – тихо, почти приказным тоном попросила я. Саша собрался что-то спросить, но здесь послышался детский плач, который доносился из включенной все это время радио-няни. И я, не раздумывая, накинула халат и поспешила в соседнюю комнату.

 Артёмка плакал, а я уже научилась различать его плач и сразу поняла, в чем дело. Быстро поменяла ему подгузник. Но малыш успокаиваться не спешил. Странно, температуры нет, его ничего не должно беспокоить. И тогда я взяла кроху на руки и, начав ходить с ним по комнате, запела колыбельную на украинском языке. Ее мне в детстве пела бабушка.

 Пение помогло, Артем начал успокаиваться, вскоре его глазки закрылись и малыш засопел. Я аккуратно положила его в кроватку и, постояв возле нее несколько секунд, практически беззвучно покинула детскую. 

В коридоре я чуть не врезалась в голую грудь Сашки.

– Ты красиво поешь, – подметил он.

– Я три года училась в музыкальной школе, учитель меня хвалил, говорил, что у меня практически идеальный слух, – сообщила я. 

 Мы вместе зашли в мою спальню. Закрывая за нами дверь, Сашка поинтересовался:

– Почему только три?

 Я обвела взглядом темное помещение и, обняв себя за плечи, ответила:

– Потому что мы переехали в эту квартиру, а отсюда далеко и неудобно было добираться до музыкальной школы.