То есть мне, конечно, не было понятно, потому что мое сексуальное воспитание не выходило за рамки нескольких подростковых книжек с безобидными сценами секса. Да еще были эти гадкие школьные фильмы о наступлении месячных, гормонах и обо всем таком.

– Тем утром мне было весело, – отвечаю я и чувствую, как тяжелеет язык. Ведь мне действительно было весело в тот день. Как раз поэтому вспоминать все это и горько, и сладко. То, как мы хохотали и дурачились с Сарой, вызывает улыбку. Но в то же время мне больно, потому, что над безмятежной радостью нависает беда. – В полдень мы встретились с родителями, как и обещали. Я взяла себе сосиску в кукурузном тесте.

В уме всплывают детали, немного туманные, но чем больше я говорю, тем явственнее они становятся. Помню, как чайки, спикировав, садились на стол, за которым мы ели. Как последний кусок сосиски упал на землю, и наглая бело-серая птица налетела на него прежде, чем я успела его поднять.

Не то чтобы я стала есть с земли, но все же.

Ведущая улыбается, и я уверена, лишь для того, чтобы приободрить меня:

– Вы провели прекрасный день с семьей и лучшей подругой.

– Да. – Я киваю и невольно думаю о Саре. Наши дороги разошлись после всего, что случилось. Она больше не могла находиться рядом со мной, ей было неловко. Однажды, когда мы рыдали, в который раз задаваясь вопросом, почему не можем дружить, как раньше, она выболтнула, что ей неловко. Сказала и поджала губы, как будто пытаясь вернуть слова обратно.

Но поздно. Слово не воробей. Сказала, что чувствовала себя виноватой за то, что не смогла защитить меня. По-моему, это полная чушь, но я не стала с ней спорить.

В старших классах мы были уже совсем чужими. Она даже не смотрела в мою сторону, проходя мимо по коридору на перемене. Ходили слухи, что она говорит про меня гадости, я даже не знаю, правда ли это.

Потом я уехала и больше ее не видела.

– Вы до сих пор общаетесь с Сарой? – спрашивает телеведущая, как будто смогла прочитать мои мысли. Вот это интуиция, мне следует быть настороже. Похоже, ей легко выведать даже то, о чем человек и не собирался рассказывать.

– Нет, – выпаливаю я на одном дыхании. На самом деле я тяжело переживала расставание с лучшей подругой, хуже мне было только без папиной любви. Теперь я близка с мамой. Бренна стала моей новой лучшей подругой, хоть в это и трудно поверить. Я до сих пор доверяю только ей.

Но это потому, что других друзей у меня нет. Новых я к себе не подпустила. Старые бросили меня. Или я их бросила.

Теперь уже непонятно, кто был первый.

– Может, она не смогла справиться с чувством вины после того, что произошло? Как думаете, она винила себя, когда вы исчезли?

– Нет. Я не знаю, – выпаливаю я поспешно, как бы защищаясь. По неопытности. Я обещала себе, что буду спокойна и собрана, а журналистка по имени Лиза обещала не задавать мне неловких вопросов на опережение, пока я сама не расскажу.

Видимо, ей кажется, что неловкие вопросы связаны с Аароном Уильямом Монро, а не с давно потерянной лучшей подругой.

Теперь Лиза смотрит на меня так, словно видит меня насквозь. А я запираю себя на засовы, плотно сжимаю губы, так что ни одно лишнее слово больше не сорвется у меня с языка. За все эти годы, я придумала много механизмов защиты. Это один из них.

– Расскажите, что случилось после обеда, – предлагает Лиза.

Я делаю глубокий вдох и, задержав дыхание, думаю, с чего бы начать.

Вот тут уже становится непросто.

Сейчас

Впервые за много-много лет я слышу ее имя и останавливаюсь, как вкопанный, вполоборота к телевизору, который висит на стене моей тесной гостиной, и вглядываюсь в экран. В спешке пытаюсь нашарить очки и, обнаружив их в полуметре от себя на кухонном столе, тотчас надеваю.