Впрочем, хватит мне жаловаться. Как у тебя дела? Как школа? Ты сдала экзамен по истории? Готов поспорить, что сдала. Ведь ты так много готовилась и думаешь об оценках. Как у тебя с папой? В прошлом письме ты писала, что Бренна стала с тобой очень милой. Неужели правда?
Хотел бы я увидеть тебя. Поговорить с тобой. Суд опять перенесли. Знаю, ты не хочешь говорить о нем, но, похоже, я смогу увидеть тебя только на суде. Это отстой, Кэти.
Понимаю, что нам нельзя встречаться. Родители не выпускают тебя из виду, и это, конечно, правильно. Им нужно оберегать тебя и знать, что ты в безопасности.
Раз уж я не могу быть рядом с тобой, то пусть хоть они будут.
Пора идти на работу, поэтому извини, что так коротко. Знай, что я скучаю по тебе.
Уилл.
Я прочитала письмо два раза. В груди заныло. Ему через столько приходится проходить. Он такой несчастный. Тяжело работал, а все для чего? Чтобы кто-то украл его деньги? Разве это справедливо?
Но жизнь вообще несправедлива. Я знала это. И Уилл тоже. Только мы вдвоем по-настоящему понимали это.
По-настоящему понимали друг друга.
Сейчас
Когда я увидела на экране телевизора свои старые фотографии, кадры с места преступления и видео из зала суда… ко мне вернулись давние воспоминания, все эти годы, запертые в самом темном уголке моей души. Они наконец-то вырвались наружу и нахлынули на меня, принеся с собой сильную мигрень.
Есть много историй про людей, переживших травмирующий опыт, когда их сознание защищается и стирает воспоминания. Девочку, с которой я ходила вместе в младшую школу, сбила машина. Ее буквально подбросило в воздух на пятнадцать метров, и все, что она помнила из этого, было…
Ровным счетом ничего.
Как бы я хотела, чтобы мое сознание защитило меня от тяжелых воспоминаний. Как хотела бы, чтобы оно вычеркнуло из памяти все те дни. Но нет. Я делала все, что могла, чтобы их похоронить, а они по-прежнему здесь. Притаились и ждут, когда можно будет показаться, снова навестить меня.
Сегодня я думала о нем первый раз за… за все время. Не о нем – взрослом, ужасном преступнике.
О его сыне – Уильяме.
Уилле.
Во время интервью Лиза вдруг заговорила о нем. Спросила меня, общались ли мы после всего, что произошло.
Я ответила «нет».
Я солгала.
Первый раз он связался со мной почти сразу после освобождения. Он писал от руки, криво и поспешно, едва понятные каракули на линованной бумаге. В его словах были боль и тоска, пожелания и надежда, что мне стало лучше, и много извинений.
Совершенно искренних извинений, хотя он не был виноват. Наоборот, все сделал правильно, спас меня. В конверте лежал подарок: браслет-талисман с ангелом-хранителем.
Я долго носила его, чувствовала себя с ним в безопасности. Только так могла жить дальше. Мы переписывались. Сначала раз в неделю, потом пару раз в месяц. Иногда по электронной почте. А когда у меня появился собственный мобильник, так осмелели, что отправляли СМС. В конце концов мама узнала об этой переписке и запретила мне разговаривать с Уиллом.
Она вычеркнула его из моей жизни, и я позволила ей сделать это. Слишком боялась ее ослушаться.
Браслет я не надевала многие годы. Все это время он хранился в шкатулке, надежно припрятанный среди других драгоценностей. Но в тот вечер, когда в эфир вышло интервью, я перерыла шкатулку и натянула браслет на руку. Снова и снова мои пальцы скользили по талисману, я хотела быть сильной, хотела быть храброй.
Услышав мой ответ на вопрос про Уилла, Лиза окинула меня недоверчивым взглядом. Но я и бровью не повела. Даже не моргнула. Выдержав паузу, она сообщила, что и ей о нем ничего неизвестно. Ведущая могла лишь предполагать, что он сменил имя, создал себе новый образ, новую жизнь и уехал.