Холмогоров к тому времени уже перебрался в Москву, и дела его быстро шли в гору. Саша много снимался, у него брали интервью, а в журналах рассказывали, что он любит есть, у какого модельера одевается и с кем спит. О последнем, правда, в интервью не спрашивали, но намекали о его знакомствах с гламурными красотками.

Тогда же, в день развода, когда Надя возвращалась из загса, моросил нудный дождик, мелкий и равнодушный. На душе у нее тоже была сырость. Теперь в ее жизни не осталось никого, ради кого стоит жить. Мужа нет – плохо, друзей нет – беда. Хотя, если честно, вряд ли она считала Бровкину настоящей подругой. И все же было обидно, что Холмогоров именно с ней совершил эту подлость. Прикидываясь невинной овечкой, Татьяна несколько раз звонила, но Надя бросала трубку. Потом Бровкина заявилась в квартиру – якобы за оставленными вещами. Вещи ее и в самом деле там оставались, но Таня пришла не только за ними: она снова попыталась все объяснить. Правда, версию о репетиции какой-то Сашиной роли уже отбросила и честно сказала, что не устояла: «Он ведь такой сильный!» И в этот раз собиралась включить вариант об изнасиловании. Только Надя ее вещи заранее собрала и упаковала, так что Бровкина ненадолго задержалась в квартире и развить тему не успела.

На работе все было плохо: журнал разорялся, зарплату задерживали, сотрудники разбегались. Наде приходилось работать больше, причем как раз тогда, когда делать что-либо не хотелось вовсе, да и сил не было.

А теперь еще и этот дождик…

Она вошла в магазин, свернула зонтик, стряхнула с него капли. И тут же увидела Радецкую. Елена Юрьевна помахала ей рукой, Надя подошла и поздоровалась.

– Почему такая грустная? – спросила пожилая дама.

Надя пожала плечами.

– Обыкновенная.

– Это ты-то сейчас обыкновенная? – рассмеялась старушка. – Рассказывай, что у тебя стряслось.

– С мужем только что развелась.

– Так это он должен горевать, что тебя потерял, – продолжала радоваться Радецкая. – Я, например, трижды была замужем, и каждый раз счастливо. Первый муж бросил меня и потом локти кусал. Второй бросил не меня, а Родину – эмигрировал во Францию, я отказалась с ним ехать. Там он стал весьма известным художником. А третий муж два года назад умер. Так что не стоит отчаиваться: только у мужчин жизнь делится на две половины – одна до брака, вторая после развода. А женщинам…

Елена Юрьевна заглянула Наде в лицо.

– Ты что, голубушка, плакать собралась?

– Это дождь, – объяснила Надя.

– Ну, и правильно, – согласилась старушка, – так что готовься ко второму браку.

– Два раза в одну реку?

– Почему в одну и ту же? Ты всяких там Гераклитов слушай, они потому и вымерли все, что забивали свои головы философской ахинеей. Семейная жизнь – счастье, когда оба любят. А если нет взаимной любви, зачем тогда такой брак? Семья ведь не игра, в которую один играет, а второй подыгрывает. Это ж дело такое – все вместе, все пополам, все на двоих: и любовь, и дружба, и страсть, когда ласковые и нежные слова произносишь не по обязанности или по привычке, а от всего сердца и от души, которая переполнена любовью… Ты зачем в магазин пришла?

Надя пожала плечами.

– Ну, тогда ничего не покупай. Я вот тут тортик взяла, а разделить его было не с кем. Так что пойдем ко мне чай пить.

Квартира Радецкой оказалась огромной. Три большие комнаты и еще маленькая, возле кухни, которая, вероятно, когда-то планировалась как жилплощадь для прислуги. В этой комнатушке Елена Юрьевна и оборудовала свою спальню. Впрочем, именно ее она Наде и не показала. Махнула рукой и сказала: «Вон там я ночую». Зато другие покои демонстрировала с явным удовольствием. Мебель была старой, с резьбой на фасадах, но Надя лишь бросила беглый взгляд на шкафы и горки, потому что нашлось еще куда посмотреть – все стены были увешаны картинами.