— К Ришке… — повторил Виктор имя дочери, ощущая, как оно ласковым теплом щекочет губы. И тут же забеспокоился: — А чего ты к ней едешь в субботу с утра пораньше? Что-то случилось?

— Нет, ничего. Всё в порядке.

Максим говорил спокойно, но Горбовский уловил в его голосе какую-то странную напряжённость. Так отвечают, когда есть, что скрывать.

— Макс, я тебя очень прошу, скажи мне правду, — попросил Виктор вежливо. — Я ведь не враг вам обоим. Да и волноваться буду, если ты не скажешь. Она же не обратится ко мне за помощью…

— Пап, Марине не нужна помощь, — оборвал его монолог сын. — Всё у неё в порядке, отлично даже. И вообще у нас у всех всё в порядке. Твоими молитвами, что называется.

Виктор вздохнул. Он привык к подобным подколкам со стороны Максима, который так ничего и не забыл, и не простил, — но всё равно каждый раз становилось тошно и неприятно, словно ему вновь расковыряли едва зажившую рану.

— Макс…

— Хотя ладно, мне не жалко, — в голосе сына неожиданно появились ехидные нотки. — Ришку сегодня выписывают из роддома. Родила она.

А вот теперь уже — удар под дых…

— Родила?..

— Ага.

— К-к-кого? — еле выдавил из себя Виктор. Голова горела, мысли плавились, а в глаза будто бы кислотой плеснули.

— Человека, вестимо, — насмешливо хмыкнул Максим. — Ладно, пап, давай. Не хватало ещё мне из-за тебя в аварию попасть.

И бросил трубку.

3. 2

Виктор

Родила…

Горбовский ошеломлённо сел на пол — ноги не держали.

Родила…

Значит, он теперь дедушка. У него есть внук. Или внучка? Впрочем, какая разница — нет никаких сомнений в том, что он никогда не увидит этого ребёнка. Марина не позволит. Удивительно, как она разрешила Максиму вообще упомянуть о нём… Впрочем, возможно, что и не разрешала, а просто забыла запретить. Беременность, гормоны… Могла и забыть. А вот то, что Марина наверняка попросила не говорить отцу о своём замужестве — это точно. Ну не родила же она без мужа-то? Скорее всего, и зять у Виктора имеется. А он и не в курсе…

Весь день Горбовский проходил как сомнамбула, едва не натыкаясь на стены. От тоски и бессилия хотелось выть, но он знал, что не должен позволять себе подобное. Его дети давно выросли, по двадцать пять лет обоим, и пора бы привыкнуть, что они в нём не нуждаются. Да, пора бы…

Но совесть выла, в очередной раз разбуженная разговором с сыном, и Виктор маялся, не зная, как её угомонить. Он понимал, что разрушил всё собственными руками и происходящее сейчас — только его вина. И сам себе не мог ответить на вопрос, заслуживает ли прощения. Что он сделал хорошего? Ирине и детям — ничего. С того самого дня, как они застали его, любимого отца и мужа, в ювелирном с любовницей, — ничего. Не считать же хорошим справедливый развод и то, что Виктор старался не мозолить глаза ни жене, ни детям. Да, если уж быть честным по отношению к самому себе, то необходимо признаться — ничего хорошего Горбовский не совершил, а вот плохого… да, его было более чем достаточно.

А теперь ещё и сон этот, из-за которого Виктор вновь погрузился в кошмар двенадцатилетней давности. Казалось бы — пора забыть, всё дела давно минувших дней. Но он не мог. Возможно, и забыл бы, если бы в его жизни были хоть какие-то радости, не считая работы. Другая семья, новая жизнь. Но… не сложилось. Ничего не сложилось, и всё, что было по-настоящему дорого, потеряно навсегда. Как тут забудешь?

Виктор налил себе ещё один стакан воды и выпил залпом, как водку, — словно поминал кого-то. Хотя почему же — словно? Поминал. Себя. Никчёмного мужичонку, который ради приступов похоти разрушил свою жизнь. Счастливую жизнь, обожаемую семью. И едва не убил любимую жену.