Спустя несколько дней меня вызвал комбат Ефимцев. Перед этим случился сильный обстрел, один из гаубичных снарядов взорвался рядом с его блиндажом. Погибли командир взвода, двое бойцов, а человек пять получили сильные контузии и переломы костей. Ефимцеву было под сорок, и он иногда называл меня «сынок». Я знал, что взводный являлся его земляком. Хороший парень, которого прочили на должность командира роты, воевавший в полку с весны. Ефимцев, хорошо выпивший, обнял меня за плечи и неожиданно сказал:

– Грамотный ты парень, а все в младших сержантах ходишь. Цепляй третий угольник.

Я знал, что повышать в звании до «сержанта» имело право полковое начальство, но Ефимцев приказал принести медные треугольники и сам лично нацепил на петлицы.

– Со штабом я решу, – отмахнулся он от моих возражений. – Ты знаешь, где эти уроды-макаронники сидят, ну эти гаубичные корректировщики.

К тому времени я изучил артиллерийские посты 75-миллиметровых пушек, минометов и гаубиц. Они начинали суетиться, вертеть оптику, высовываться, наблюдая за разрывами своих снарядов или мин. Наши артиллеристы отвечали скупо. Я знал, что они испытывают недостаток в боеприпасах и берегут их на случай вражеского наступления.

– Сынок, расшлепай этих наблюдателей, которые гаубицы наводят. Сможешь?

– Смогу. Только открывать огонь команды от начальника разведки не поступало.

– Он, видать, про вас забыл. Считай, что поступила. А в штаб полка я сегодня позвоню.

Мне надоело впустую глазеть на итальянцев, и приказ комбата пришелся по душе. Правда, ни мне, ни Малышко еще не приходилось стрелять снизу вверх через широкую водную преграду. Все это меняло обычную траекторию полета пуль, и не был уверен, что попаду в цель. Но с чего-то надо начинать.

– Попробую, – ответил я.

– Не пробуй, а уничтожь гадов, – потребовал комбат. – Завтра доложишь.

Отправляясь на свою снайперскую охоту, я начинал, по существу, службу заново. Лишь в теории знал нехитрый набор правил, а тренировался в стрельбе лишь на полигоне. Место, откуда буду стрелять по гаубичным корректировщикам, выбрал заранее. К сожалению, укрыться прямо напротив их окопа не имелось возможности. Стрелять из кустов вверх показалось очень несподручно.

– Мне что делать? – спрашивал Веня Малышко.

– Наблюдать за правым берегом.

– И все?

– Все. Ну, поможешь вытащить меня, если ранят.

Я погрузился в свои мысли, обсуждать дальнейшие действия не хотелось. Занял позицию на берегу ерика, за раздвоенной старой ветлой, толщиной не меньше метра. Веня пристроился шагах в десяти за другим деревом в неглубоком окопчике.

Медленно светало. На Дону вовсю плескалась рыба. Рассвет – самое активное время для рыбалки, но берега реки оставались пустынными. На многие десятки километров по Дону проходила линия фронта. Разглядеть меня за ветлой было трудно, хотя маскировались мы так себе, слабенько. Тогда не было принято обвешивать себя травой, заматывать винтовку на стволе камуфляжными тряпками. На голове я носил обычную пилотку, только без звездочки.

Итальянские наблюдатели уже сидели на своих местах. Ближе ко мне находились минометчики, до окопа гаубичных наблюдателей-корректировщиков было метров четыреста пятьдесят. Расстояние не такое уж большое, но я мог разглядеть лишь головы и плечи. Дежурил, видимо, офицер и рядовой солдат. Офицер носил шапочку-пилотку, рядовой – каску, обтянутую камуфляжной сеткой. Я поставил прицел на пятьсот метров и с полчаса выжидал, пока офицер, скорее всего лейтенант, высунется повыше. Ведь случалось, что итальянцы и на бруствер взбирались, то ли показывая свою смелость, то ли будучи уверены, что русские «иваны», загнанные в лес и глубокие траншеи постоянным артиллерийским огнем, стрелять не станут.