– Да… Пусть так… Мне просто деньги нужны… Сестре на операцию… Очень…

– Ну, так почему именно ко мне пришла? Я с проститутками не якшаюсь. Иди к кому-нибудь, кто этим не брезгует. Если не хочешь, чтобы все по-честному было, то как хочешь, что ж. Иди давай, иди… Мне работать надо.

– Значит, не дадите денег, да?

– Нет, не дам. А ты как хотела? Я тебя замуж позвал, а ты мне отказала, обидела, можно сказать, и я же тебе помогать должен? Так не бывает, моя милая. Не бывает. Иди…

Она хотела еще что-то сказать, но Яков Никитич только рукой махнул – все, мол, ничего не хочу больше слушать! Пришлось выйти за дверь… А что еще оставалось делать?

Маме она вечером ничего не сказала. Соврала, что Яков Никитич в отъезде. Что приедет только через неделю. Мама в ужасе схватилась за голову:

– Неделя! Как много! Целая неделя! А Лидочка там лежит, в больнице… Знаешь, я пока к ней поеду, а через неделю вернусь.

– Так тебя же не пустят к ней, мам… Профессор же сказал, что нельзя к ней, инфекцию можно занести.

– Да все равно я поеду, Ладка, не усижу я на месте. Через неделю вернусь. А ты домовничай тут без меня…

Ночью Лада никак не могла уснуть. Ворочалась с боку на бок, и такая тревога была внутри, будто вот-вот случиться должно что-то. Такое ужасное, что и не пережить.

Заснула под утро, но ненадолго. Разбудил телефонный звонок. Бросилась к телефону, схватила трубку, прохрипела сдавленно:

– Да… Слушаю, говорите!

– Это я, Ладка… – услышала тихий голос Жени. – Как ты? Знаешь уже все, да? Может, мне приехать к тебе сейчас?

– Что я знаю, Жень? Что случилось, говори?

– Стало быть, не знаешь… Зинаида Ивановна тебе не позвонила, значит. А моей матери сразу позвонила… А ты еще и не знаешь…

– Да что, что я не знаю?!

– Ой, Ладка… Не знаю даже, как тебе это сказать. Зинаиде Ивановне вчера вечером бумагу из военкомата принесли. В общем, Алеша… Он погиб, Ладка. Не зря Зинаида Ивановна так этого Афганистана боялась. Скоро его домой привезут хоронить в цинковом гробу. Чего ты молчишь, Ладка? Ну же, скажи хоть что-нибудь… Заплачь хотя бы, чтоб я слышала! Чего ты молчишь?!

Лада так и не сумела ей ничего ответить, автоматически положила трубку. И долго стояла у телефона, была не в силах отойти. Почему-то казалось, что если отойдет, то поверит… Поверит, что Алешу убили. А если стоять и ждать, то можно чего-то дождаться. Например, что Женька снова позвонит и скажет – ошибка, мол… Живой твой Алеша, это там, в военкомате, что-то перепутали. Живой…

Но Женька больше не позвонила. Через полчаса сама пришла к ней. Ворвалась в дверь, обняла, зарыдала в голос, подвывая по-бабьи…

– Как Алешку жалко, Ладка-а-а… Да будь проклята эта война, почему наши парни должны там умирать, зачем, за что, Ладка, за что-о-о… Ну что ты стоишь, словно каменная, давай вместе поплачем, слышишь?

Ладе казалось, будто она и впрямь окаменела. Как мама в больнице, когда им профессор про состояние Лидочки все растолковывал. Даже слез почему-то не было. Даже привычная тошнота куда-то пропала.

Женя отстранилась от нее, глянула в лицо, проговорила испуганно:

– Ладка, ты чего? Тебе плохо, да? Ты бледная такая… Давай я тебя до кровати доведу. Тебе полежать надо, наверное.

Лада послушно дала довести себя до кровати, легла, отвернулась к стене. Женя еще говорила ей что-то – не слышала. То есть голос ее слышала, но он доносился до нее странным бульканьем, будто она нырнула на глубину, а Женя осталась на берегу. Странное, очень странное было ощущение… Вроде она утонула и уже не чувствует ничего, вот-вот умереть должна… И в то же время знает, что жива, дышит ровно и спокойно. И не чувствует ничего.