Стыдоба.

Вот это у меня недосекс. Правильно Ангелинка говорит: женщина в долгом простое хуже не стерилизованной кошки в сезон. Всплеск гормонов, неконтролируемая агрессия, мерещатся всякие Курты Кобейны и их взаимные поцелуи.

— О, наконец-то, — радостно хлопает себя по коленям папа, как только мы неловкой процессией входим на кухню. Я неловко, Вова — максимально непринужденно.

Профи, что тут скажешь. А мои щеки до сих пор горят, даже взглянуть на него — выше моих сил.

— Ну что, по стопарику за знакомство? Зин, доставай рюмки.

Лихой жест рукой вызывает привычную улыбку. Папа обожает проводить дегустации своих напитков. Интересно, что в арсенале сегодня? С тех пор, как любимый и единственный зять подарил ему самогонный аппарат, все жители деревни стали невольными подопытными. Сам папа не особый любитель опустошать бутылку, это так, скорее хобби для измученной полевыми работами души. Но, как и всё, за что он берется — делает с размахом.

— Володь, садись, садись, — зазывает поближе к себе отец, откупоривая литрушечку. — Ты же будешь?

— Вова, пап, — поправляю я, звеня рюмками.

— Да ничего, можно и Володя, — бодро соглашается мой псевдо-бойфренд. — Я буду! — с энтузиазмом соглашается Вова, за что удостаивается цепким маминым взглядом, которая подозрительно притихла.

Тут заведомо проигрышная ситуация: чересчур радостно отреагируешь — алкоголик, откажешься пить — не уважил.

— Своя, — нежно гладит бутылку перед собой папа. — Понюхай, понюхай! На чем настаивал, как думаешь?

— Пап, давай без твоих ребусов, — прошу я, садясь напротив, окунаю пакетик чая в кипяток.

Но Вову уже не спасти. Ему протягивают полную рюмку, и с глазами пятилетнего мальчишки, получившего на день рождения радиоуправляемый вертолет, наблюдают, как он принюхивается, а потом опрокидывает всё залпом.

— Сто...й — не успеваю я предупредить, что там не сорокоградусная водичка и к такому пищевод надо подготовить.

Вова закрывает глаза, втягивает воздух на полную ширину лёгких и отчаянно выдыхает, мужественно не произнося ни звука. Не хватает только занюхать рукавом для полноты картины. Я тут же хватаю со стола сало и пихаю ему в рот. Давай, давай, жуй, не надо на меня таращиться! Сейчас полегчает.

Реанимированный пациент с красными глазами, полными растерянности и ужаса, смотрит на меня, дожевывая копчёный свиной бочок и покашливая между делом. Возможно, проклинает. Но я же предупреждала! Об этом так точно было в дурацкой бумажке, что он заставил заполнять. Вот к чему эта показушная бравада была?

— Пшеница? — охрипшим голосом спрашивает Вова, переводя взгляд на отца, с которого писали чеширского кота.

— Картофельные! Очистки! — даже подпрыгивает на месте отец, хлопая в ладоши. — Никто не догадался! Никто, ха!

Лицо Вовы в этот момент сменяет несколько оттенков, разгоняясь от цвета яичной скорлупы до глубоко серого с зеленоватым отливом. Я начинаю подозревать, что папино творение в его желудке задержится не долго. Рука парня тянется к тарелке посреди стола, выхватывает очередной кусочек сала и закидывает в рот.

— Мощная вещь, — хрипит он, прожевав.

— А самое интересное, — с энтузиазмом начинает отец, наклоняясь ближе к благодарному слушателю, приканчивающему запас сала на столе. — Процесс! Это самое, в картошке-то сахара нет, значит, и дрожжи ее есть не будут, — с видом великого хитреца вещает папа. — А зима холодная нынче была, прошлогодний урожай померз в подвале весь. А что происходит с картошкой, если ее переморозить?

Вова дважды мигает, выдавая свою малую осведомленность о корнеплодах с потрохами. Лицо становится настолько беспомощным, словно только что он очнулся от многолетней комы, а его просят назвать номер своего пенсионного удостоверения.