– Леонов, никогда не поверю, что именно это стихотворение – твое самое любимое. Поймите же наконец, что это не урок литературы! Ни мне, ни вам неинтересно слушать программные произведения! Вот вы же фигурное катание смотрели? Помните, там есть обязательная программа, а есть произвольная? Так вот у вас сейчас произвольная! Давайте читать свои любимые стихи, только не так, как Леонов, а с душой. А кто хочет, может спеть, пожалуйста!

– А станцевать можно? – попытался сострить Ермолаев, но Люстра, не поддержав шутки, зловеще процедила, даже не взглянув в его сторону:

– Тебе, Ермолаев, в виде исключения разрешается.

Старшеклассники отозвались дружным хохотом, и после этого атмосфера в зале заметно разрядилась. Магия поэзии постепенно захватила всех, и в глазах даже самых заядлых скептиков появилась некоторая заинтересованность.

– Слушай, Лу, тебе не странно слышать от Люстры такие продвинутые речи? Ну, по поводу стихов, – пояснила Черепашка, обнаружив, что подруга не очень внимательно ее слушает. – С каких это пор ей стали небезразличны наши пристрастия в поэзии? Мы ведь можем что-нибудь совсем неординарное выдать…

– А что, такие речи ей не свойственны? И почему у нее такое странное прозвище – Люстра? – решилась спросить Зоя, пытаясь посторонними разговорами отвлечь себя от изнурительного ожидания собственного позора.

В том, что ее выступление будет позорным, она нисколько не сомневалась. От страха Зоя позабыла все стихи, которые знала наизусть, даже самые любимые. Стоит ей только открыть рот, как она тут же начнет заикаться, краснеть и бледнеть. Но Черепашка и все остальные, сидевшие за столиком, даже не подозревали о Зоиных мучениях.

– Просто ты еще, наверно, не заметила, а мы-то все знаем, что у нашей Ангелины Валентиновны взгляд на литературу окостенел еще в младенчестве! – объяснила Люся Черепахина, придвинувшись поближе к Зое. – Меня, например, раздражает, что я почему-то должна повторять мысли и суждения других людей, пусть даже критиков, известных и общепризнанных! А если у меня, у тебя, у каждого есть свое собственное мнение? Короче, тоска… А Люстрой ее Юрка Ермолаев окрестил – он у нас приколист! За чрезмерную любовь к Маяковскому: «Светить всегда, светить везде…» Она их к месту и не к месту просто обожает цитировать.

Нервно оглядевшись по сторонам, Зоя увидела Вадика Фишкина, и ее сердце, вопреки желанию, болезненно сжалось и ухнуло куда-то вниз. Он сидел поодаль, чуть сгорбившись и опершись локтями о гитару, лежавшую у него на коленях.

– А что, Фишкин петь будет? – снова подала голос Зоя.

– Ну да, – презрительно фыркнула черноглазая Лу. – Басков наш доморощенный! Вот увидите, щас как затянет что-нибудь из Есенина, чтоб Люстре угодить…

– Басков не играет на гитаре, – возразила Каркуша. – Тогда уж, скорее, Малинин или там Окуджава…

– Да какая на фиг разница! На гитаре, или на шарманке, или на губной гармошке! Ему лишь бы выпендриться и пятерку заработать! – не унималась Лу.

То и дело Зоя поглядывала в сторону Фишкина, с нетерпением ожидая его выхода. И вот когда между выступлениями чтецов образовалась очередная пауза, она увидела, как он встал со своего места и, сжимая в руке гитару, вразвалочку двинулся к сцене. Его появление перед публикой было встречено всеобщим оживлением, так что бдительная Люстра даже попыталась призвать к порядку развеселившихся старшеклассников:

– В чем дело? Что это вас так развеселило, хотелось бы мне знать?!

Но строгий голос Люстры потонул в море оживленных голосов:

– Давай, Фишка! Сбацай нам что-нибудь, чтоб душа свернулась, а потом развернулась!