Еще секунда – и гладкошерстный возмутитель порядка прыгнул бы на учительский стол всеми четырьмя лапами…

Первым сориентировался Фишка – он успел-таки схватить обезумевшее животное за хвост, а потом за загривок. Люстра была благополучно спасена, но урок оказался сорванным.

Наконец училка, еще раз провизжав: «Колесниченко, к директору!» – но стараясь держаться степенно, покинула класс. Оставшись без надзирателя, девятый «Б» дал волю чувствам. Голубого красавца кота все еще крепко держал Фишкин, а тот только затравленно урчал, пытаясь освободиться.

– А можно его погладить? – спросила Каркуша у подошедшей сзади Зои.

– Ага, погладь, он давненько свежего мяса не ел! А тут само в пасть лезет! – заржал Юрка Ермолаев.

– Сейчас его лучше не трогать, он сильно напуган. – Зоя протянула руки, намереваясь забрать у Фишкина своего питомца. – Чак, солнышко, не бойся, иди ко мне, дурачок… Спасибо тебе, – застенчиво произнесла она, слабо улыбнувшись. – Если б ты не успел Чака поймать, он наверняка училку исцарапал бы!

Забирая кота, Зоя невольно прикоснулась к руке Вадима и смутилась окончательно. Сердце забилось неровными толчками, она почувствовала, как вспыхнули ее щеки. К счастью, Фишкин ничего этого не заметил. Он уже оживленно обсуждал с одноклассниками животрепещущую тему: что предпримет Люстра по поводу сорванного урока литературы? Ответ на этот вопрос не заставил себя ждать. Дверь в класс распахнулась, и на пороге возник Леонид Сергеевич, директор школы. Позади него маячила Люстра, ее бесцветные глаза горели праведным негодованием.

Задав несколько вопросов, которые в такой ситуации интересовали бы любого уважающего себя директора школы, Леонид Сергеевич покинул девятый «Б», уводя за собой новенькую вместе с британцем, сидевшим теперь очень тихо в рюкзаке.

– Ну, что делать будем? Ты же понимаешь, что я не могу тебя к занятиям допустить с таким живым приложением? Постарайся его куда-нибудь пристроить, уж будь так добра…

Разговор происходил в директорском кабинете, где Зоя чувствовала себя немного уверенней, чем среди одноклассников. Леонида Сергеевича она почему-то не боялась. В конце концов он отпустил Зою домой, настоятельно порекомендовав в следующий раз приходить в школу одной.

Открывая дверь квартиры, Зоя уже знала, что бабушка еще не вернулась из Пскова, потому как они созванивались накануне вечером и бабушка сообщила, что задерживается. Стало быть, впереди свободный день и нужно в срочном порядке решить, куда девать капризное животное, которое совершенно не хотело оставаться одно в квартире. Чак всегда чувствовал, что за хозяевами вот-вот захлопнется дверь, и устраивал целое шоу с истошным мяуканьем, переходящим в жуткий вой, безумными метаниями по всей квартире и царапаньем всего, что попадалось в его острые когти.

Оказавшись на своей территории, Чак как ни в чем не бывало принялся ластиться к девочке, тереться об ее ноги и мурлыкать, задирая свою круглую морду.

– Ну что мне с тобой делать, паршивец? – пригорюнилась Зоя.

Она взяла Чака на руки, села в кресло и устало прикрыла глаза. Перед глазами поплыли картинки: вот Люстра приводит ее в класс, множество глаз устремлены на нее, отчего становится не по себе; вот перепуганный Чак несется по партам прямо к учительскому столу… Руки Вадима Фишкина, крепко сжимающие кота. Ее приятно удивило, что она запомнила эти руки в деталях, хотя времени, чтобы рассмотреть их, у нее не было.

Зоя хорошо знала свои недостатки: и застенчива она не в меру, и в себе не уверена, и красноречие явно не ее конек. Но в наблюдательности ей отказать было нельзя. Руки этого мальчишки чем-то волновали ее и будили какие-то смутные ощущения. Зое очень нравились длинные тонкие пальцы. Обычно их называют музыкальными. У этого парня, теперь ее одноклассника, были именно такие пальцы, с аккуратно подстриженными красивой формы ногтями, а кисти рук – узкие и вытянутые, «породистые», как сказала бы бабушка.