Инсар бы никогда не признался, но Рауф внушал дикий, просто необъяснимый страх. От него точно стоило держаться подальше.

– Воды нигде нет, – повторил Рауф басом, – но боги пустыни не оставили нас. В наших руках – гадкий, уродливый монстр, а значит… Значит, Вах-Нахим еще переживет всех! Мы еще покажем!

– Да-а-а!! – взревели охотники.

– Слава богу удачной охоты!

– Слава! – Они подхватили клич Рауфа, и приласканные псы, спущенные с привязи, залаяли.

Поев, охотники поспешили куда-то – наверное, к клетке со сфинксом, и к ночи Касим вернулся в шатер утомленным. Лицо его осунулось, взгляд, недавно горевший гордостью и счастьем, снова потух.

– Молчит монстр, – только и сказал он, а потом пробормотал: – А ты не ел же почти, доходяга…

Инсар что-то буркнул и лег спать. Он многое хотел сказать – и то, что скучал, и то, что каждый день молился богам пустыни за жизнь Касима, – но будущему охотнику не пристало болтать.

Касим смерил его недовольным взглядом, однако промолчал. Инсар всегда ел мало; он был худощавым, длинноногим и слабым для того, чтобы с Касимом уходить в пустыню.

– Не выживешь ведь в пустыне, – часто говорил Касим. – И охотиться не сможешь.

Инсар и не хотел охотиться. Лишь вода звала его в пустыню. Вода, вкуса которой он почти не знал.

– Бог солнца, бог песка, бог удачной охоты, – еле слышно зашептал Инсар, сложив руки. – Спасибо, что вернули Касима. Прошу, пусть вода вернется. Пусть ее будет бесконечно много. Я буду послушным. Касим будет гордиться мной. И Азра тоже. И мамочка. И отец. Пожалуйста, верните воду до края земли… Я все сделаю. Я хочу увидеть бесконечную воду наяву.

Наяву, не во сне.

Покормив своего ястреба, Касим уснул, завернувшись в шкуры.

Он проснулся на рассвете и ушел, бормоча, что «во сне на этот раз вода падала с неба и наполнила почти весь мир» и что «это все так странно и глупо», а еще что он, Касим, «уже с ума сходит по этой воде», но Инсар сквозь сон почти ничего не разобрал.

И вроде привычная жизнь вернулась, и вновь потекли скучные дни нищего Вах-Нахима, но отчего-то воздух дрожал от напряжения, и разговоры взрослых казались осторожнее обычного.

С каждым днем охотники становились все мрачнее и мрачнее, околачиваясь у ржавой клетки и споря между собой. Сначала они долго беседовали с монстром через железные прутья, но сфинкс лениво отворачивался; потом терпение их начало иссякать.

Женское лицо монстра выражало лишь кошачье безразличие ко всему на свете, и краем уха Инсар услышал, что зовут сфинкса Сешафи, – и это было единственное, что она сказала.

Иногда прибывали богатые караваны – охотники из других селений, пронюхав о сфинксе, приходили с дарами, но ни ковры, ни драгоценности, ни оружие не могли пошатнуть уверенность охотников Вах-Нахима. Рауф сказал, что сфинкса они ни на что не променяют, и Вах-Нахим оставался таким же нищим. Караваны уходили обратно, а сфинкс… Сфинкс молчал.

Словно разговаривали они с самой пустыней.

Каждый день Инсар проходил мимо клетки, и всякий раз он чувствовал на себе внимательный, острый взгляд.

В один день он не выдержал, остановился поблизости. Рядом никого не было, но крик о помощи точно кто-нибудь услышит – так успокаивал себя Инсар, нервно сглатывая.

Опустив подбородок на сложенные лапы, монстр спал.

Но когда Инсар замер перед клеткой, сфинкс приподнял голову, и мальчик вспомнил: Сешафи. Красивое шелестящее имя, приносимое ветрами из сердца пустыни.

Черты ее лица были мягкими и плавными, как линии барханов, а взгляд глаз, так напоминающих винный камень, пронизывал насквозь. В этих глазах не читалось ни злости, ни обиды, ни страха – только гордое спокойствие. Казалось, будто Сешафи чего-то ждала.