Пора на выход. Куда угодно, лишь бы не рядом с ним.

Хватаю графин воды со стола и пустой стакан и устремляюсь в комнату, к беспомощному дедушке, который точно не откажется от питья в такой жаркий день. В спину мне слышится злорадный смех, как в фильмах про супергероев.

Злодейский. Хренов Джокер, искореживший мне всю душу.

Ничего. Оклемаюсь и примусь за него всерьез. Скажу, чтобы не смел лапать, целовать.

Да даже чтобы не смотрел! Он это право потерял уже давно.

Фух! Влетаю в комнату и нахожу взглядом Петра Дмитриевича. На диване так и лежит. А где же ему, бедному, быть? Он без чужой помощи даже пойти никуда не может. Бедняга. Сердце сжимается от сочувствия.

– Водички не хотите? – предлагаю тихонько, подкрадываясь как воришка.

Старик расплывается в улыбке, чуть приподнимаясь на диване, насколько позволяет сила его рук. Я тут же подбегаю и поправляю подушки, подавая стакан воды.

– О, Бог услышал мои молитвы. Вероника, ты просто чудо. А что там Арсений?

– Ужин готовит. Картошку и селедку с луком.

– Неплохо, – одобрительно кивая, Пётр Дмитриевич вручает мне стакан и вытирает рот рукой. Чуть убавляет звук телевизора, а то он слишком громко работает. И это даже хорошо. Значит, он не слышал, что происходило в кухне. – Ну что, Вероника, давайте знакомиться.

– Давайте, – с улыбкой сажусь в продавленное кресло, оглядывая старинный интерьер деревянного дома. Ковер с оленями на стене, выцветшие фотографии, яркие полосатые паласы, тюль на окнах, герань на подоконниках. Уютно здесь, а еще прохладно, несмотря на жару. И кондиционер не нужен.

Мы ведем необременительные беседы, старик вежлив, внимателен и обходителен, и я никак не могу понять, почему его все так боялись и считали злобным и вредным. Арсений появляется из-за спины, выставляя на стол жестяную кастрюлю, тарелки, хлеб и пресловутую селедку с луком. Гадость, наверное, но слюнки у меня текут, голодное урчание раздается на всю комнату.

Стыдоба какая. Но мужчины и ухом не ведут. Баров помогает деду переместиться на кресло, чтобы тот мог добраться до стола, и, когда они устраиваются за ним, я тоже сажусь на указанный стул.

Из представленного ассортимента блюд могу попробовать разве что хлеб. От селедки с луком воротит, а горячая картошка в мундирах тоже особенно не вызывает аппетита. С тоской поглядываю в окно, где виднеется дом Елены.

Наверняка она приготовила что-то вкусное. Как бы к ней слинять…

Уныло грызу корочку, периодически вздыхая.

– Сеня, ты что не позаботишься о невесте? – замечает Пётр Дмитриевич грозно. – Картошки ей почисти, селедки положи, она, видно, девушка городская, не может разобраться, что к чему.

Густо краснею, уличенная в том, что брезгую хозяйской едой. Некрасиво с моей стороны.

– Я сама умею, не надо, – пресекаю попытку Барова заполнить мою пустую тарелку едой.

– Дед, Ника у нас девушка самостоятельная и независимая. Любит сама всё делать…

***

– Наслаждаешься моими мучениями, да?

– Исаева, ты во мне точно дыру прожжешь, – предрекает Баров, подзывая меня в сарай. Мы вышли на улицу после ужина, во время которого мне пришлось давиться вареной картошкой и соленой рыбой с луком. – Где ты мучилась? Кончай уже агриться. Так никто замуж не возьмет.

– Ой, напугал, – закатывая глаза, переступаю порог сумрачного сарая. Пол негусто покрыт сеном, по бокам насесты для куриц, где пернатые восседают, глядя на нас своими круглыми глазками. – Зачем мы сюда пришли? Им, походу, не нравится, – указываю на птиц.

– Проведать, – Баров жмет плечами, прохаживаясь по проходу. – Покормить.