– И купчишку оного ты потому на свод просишь, что ведаешь – никто за-ради поганого татя за Провом Титовым на Сухону посылать не станет, – констатировал Никита Данилович. – А назвался ты ему при найме Васяткой Петровым, да мыслю я, и тут у тебя утайка. Но ничего, сведаем имечко доподлинное, – угрожающе пообещал он. – Ныне, можа, и промолчишь, вытерпишь, а к завтрему непременно поведаешь. Каков дядя до людей, таково и ему от людей, а что покушаешь, тем и отрыгнется.

– Свод с ним устроил бы и сразу увидел, что он ни одного языка не знает, – твердо заявил я, хотя на душе скребли кошки.

Еще бы. Если у этого губного старосты найдется хоть один человечек, который шпрехает по-английски, то дело закончится тем, что он уличит в незнании нас обоих. На этом все и закончится. Конец фильма под названием «Жизнь». Моя жизнь.

«А может, начнется, – тут же возразил я себе. – Ладно, тать их не знает, а купец? Получается, что на очную ставку пришли сразу два татя и ни одного купца. Должен заинтересоваться, обязательно должен. Да и в личности его усомниться тоже должен. Хотя да, остроносый уже уехал. Теперь ищи ветра в поле. Или удастся догнать?! – затеплилась в моей душе надежда. – Только как же его убедить, что надо организовать погоню за этим козлом?»

Но мои надежды развеялись в прах гораздо раньше, сразу после его слов:

– Так ведь я тоже на иноземном ничего не ведаю. Да и Ярема с Кулемой тако же. Потому и не будет свода, ибо прока я в нем не вижу. Ты свое гыр-гыр-гыр скажешь, он – свое, а потом каждый примется утверждать, что он верно говорил, а другой нес околесицу. А мне-то все одно невдомек, – развел он руками.

Логика была. Но я не сдавался.

– А про ворона он тоже сказывал? – поинтересовался я.

– Это который тебя изловить подсобил? – уточнил Никита Данилович. – Да про него вся Кострома говорит. Лихо он тебя пымал, ой лихо.

– А где сейчас птица, не говорил тебе этот купец?

– Так выпустил он его в благодарность за подмогу.

– А давай так сделаем, – предложил я, лихорадочно прикидывая в уме, как лучше все состряпать. – Ты людишек пошли вдогон, чтоб его вернули, а мне дай чугунок на ночь, и я ворона позову. Он прилетит и…

Снова в зрительном зале раздался нездоровый гомерический хохот, хотя актеры исполняли трагедию.

– Речист, да на руку нечист. Я о таком и слушать боле не желаю, – заявил Никита Данилович. – Ум есть сладко съесть, да язык короток. – И кивнул кому-то позади меня.

Я и опомниться не успел, как чьи-то здоровенные руки охватили меня, с маху кинули на лавку, отчего я едва не выбил передние зубы и больно заныли ребра, а меня уже привычно вязали и задирали рубаху на спине. Сверху донесся скучающий голос Никиты Даниловича:

– Ну я пошел, а вы ему покамест десяток всыпьте.

– Всего-то, – обиженно прогудел Кулема.

– Уж больно веселый он. Вона сколь смеху – ровно на скоморохов нагляделись али калик перехожих наслушались, – пояснил Никита Данилович. – За то ему и скидка. А бить велю Яреме. У него длань полегче, так что понорови татю – с оттяжкой, но исподволь. – И пояснил мне: – Он у меня судить-рядить не умеет, а бить разумеет.

Я прикусил губу и с ненавистью решил, что буду молчать всем гадам назло, как бы больно мне ни пришлось.

«Ничего, десять ударов это еще по-божески, – успокаивал я сам себя. – Зато потом у тебя будет впереди вся ночь, и ты обязательно что-то придумаешь, а завтра убедишь их послать погоню за этим козлом и во всем его уличишь. Не может такого быть, чтоб не уличил. Представь, как послезавтра в это же самое время разложат на лавке его, а не тебя, и всыплют не десяток, а двадцать или тридцать, потому что ты веселый, а он – сволочь. Да и бить его будет не Ярема, у которого рука полегче, а Кулема. Теперь представь все это и терпи».