– Садитесь, – проговорил он, слегка побледнев. – Самсонов, познакомься. Это товарищ Лопаткин. Дмитрий Алексеевич, если не ошибаюсь?

Изобретатель пожал руку Самсонову. Сел, и наступило долгое молчание.

– Что я могу вам сказать… – Леонид Иванович закрыл лицо руками и застыл в таком положении. Отнял руки от лица, потер их, сплел в один большой кулак и стал смотреть на изобретателя, словно что-то соображая. Н-да… Так вот – полный отказ. Да, родной, никто не поддерживает вас.

Лопаткин развел руками и привстал, собираясь уйти. Ему только это и нужно было знать. Но Леонид Иванович опять сказал: «Н-да», – он не кончил говорить.

– Читал ваши жалобы на имя Шутикова (он небрежно назвал эту фамилию заместителя министра). – Читал. Вы остер! (Он так и сказал – остер). Вы и меня там немножко… Ничего, ничего, – Леонид Иванович улыбнулся. – Я не обижаюсь. Вы поступаете правильно. Только у вас одно слабое место: у вас нет главного основания жаловаться. Я не обязан поддерживать вашу машину. Наш комбинат предназначен не для выпуска труб. А те канализационные трубы, что мы делаем, – это для собственных нужд министерства. Для жилищного строительства. Это капля в море. Вам следовало обратиться в соответствующее ведомство, а не к нам. Вот ваша главная ошибка… товарищ Лопаткин.

Изобретатель ничего не сказал, только соединил руки на широком, сильном колене. Руки у него были большие, исхудалые, с выпуклыми суставами на тонких пальцах.

– А вторая ваша ошибка состоит в том, – Дроздов устало закрыл глаза, в том, что вы являетесь одиночкой. Коробейники у нас вывелись. Наши новые машины – плод коллективной мысли. Вряд ли вам что-либо удастся, на вас никто работать не станет. К такому выводу я пришел после всестороннего изучения всех перипетий данного вопроса… – Он грустно улыбнулся.

– Да, да, я понимаю… – Изобретатель тоже улыбался, но улыбка его была мягче, – он понимал состояние директора и спешил прежде всего освободить его от неприятной обязанности говорить посетителю горькие вещи. – Вы меня простите, пожалуйста… – он поднялся и развел руками. – Собственно, я ведь нечаянно попал в эту историю… Хотя я и одиночка, но я ведь не для себя… Благодарю вас. До свидания; – Он слегка поклонился и пошел к выходу прямыми, четкими шагами.

– Сломанный человек, – сказал о нем Леонид Иванович. – Слаб оказался. Слаб. Жизнь таких ломает.

– Да-а, – согласился Самсонов.

– А ты знаешь, он ведь был учителем физики в нашей школе. Где Надюшка преподает. Понимаешь, какое дело? Университет окончил.

– Ну, что ж университет…

– Не говори – Московский. Ты не знаешь, а он ведь настоящий изобретатель. Патент имеет. Свидетельство… Когда ему присуждали авторство, его сразу вызвала Москва – разрабатывать проект. А для них, изобретателей, закон имеется: если тебя вызывают для реализации изобретения – ты уходишь со старого места работы и получаешь на новом тот же оклад. Вот он и выехал, ха-ха! – Дроздов засмеялся, мелко затрясся на своем кресле. – Вот он и выехал! Второй год уже не работает. Здесь другого физика приняли, а там, по приезде, – отказали. Нет ассигнований. Я теперь знаю, чья это работа. Это Василий Захарыч Авдиев. Он сам давно над этими делами колдует… Вон он с тех пор…

– Ты бы ему и разъяснил. Куда ему тягаться с докторами, – сказал Самсонов. – С профессорами!

– Это верно. Но мне он чем-то нравится. Знаешь – надо ему помочь. Уголька, что ли, подбросить, – Леонид Иванович снял телефонную трубку. Мне Башашкина… Порфирий Игнатьич, это ты? Ты вот что: отправь угля на квартиру этому, Ломоносову нашему. Лопаткину, на Восточной улице. Ему, ему! Сколько? Полтонны, думаю, хватит! И дровишек с полкубометра. Во-от, вот, как раз, буду я этим заниматься, подсказывать тебе. На то ты и топливный бог. Спишешь. В общем, отвези сегодня. Проследи.