– Ктой-то? – послышался голос Агафьи Сьяновой из второй, меньшей комнатки.

– Это я, – сказала Надя, уже чувствуя, что Лопаткина нет дома. Прощаться пришла.

– Ах, это вы! Что ж, заходите. – Во второй комнате вспыхнула яркая электрическая лампочка. – Заходите смелей, приболела я.

Надя, с опаской взглянув на незнакомца, поскорей прошла туда и увидела Сьянову – на кровати Дмитрия Алексеевича. Она сразу заметила все: нет чертежной доски и, главное – исчез портрет Жанны Ганичевой.

– Где же? – торопливо спросила она и показала рукой, одним движением все: и портрет, и письма, и самого Дмитрия Алексеевича.

– Уехал в область. Картошку мы с ним посадили и – уехал. Дела-то у него, вы слыхали, небось? Ну вот, он туда, в филиал. Проектировать машину будут.

– А сюда он еще приедет?

– Как же. Тут у него все, под кроватью оставленное. Приедет. Должно, осенью или, може, раньше когда.

– Так я ему письмо…

– А сколько туда езды, в филиал? – напомнил о себе незнакомец. У него был медлительный, тягучий басок.

– Полтора суток верных будет, – сказала Сьянова.

– Да-а, – отозвался незнакомец. – Ах, черт, как же это я упустил его…

– Я уезжаю и хочу ему несколько слов, – торопливо зашептала Надя. Бумажечки у вас не найдется?

– Ге-енка! – натужно закричала Агафья, свешиваясь с кровати. – А ну, иди сюда. Открой энтот вон чемодан, тетрадка там. И чернила с ручкой принеси.

Генка принес все, и Надя, подсев к столику, стала быстро писать.

– Значит, вы говорите, все в порядке у него? – в тишине за тонкой стеной нерешительно басил незнакомец. – Вот что… Значит, уехал… Агафья Тимофеевна, а у него не осталось здесь какого-нибудь чертежика? Мне бы посмотреть…

– А на что тебе? Ты что – специально к нему?

– Видите, какая вещь, – протянул незнакомец, показываясь в дверях маленькой комнаты. Он был очень высок, наклонил голову, словно подпирая плечом потолочную балку, посмотрел на Сьянову серьезными черными глазами. – Я из Москвы. Буду испытывать здесь одну машину… Машина того же назначения…

Надя быстро обернулась, подалась, закрывая свое письмо.

– Это вы приезжали к нам зимой?

– Я, – он перевел на нее черные глаза, сдвинул черные толстые брови. Некоторое время оба с интересом молча смотрели друг на друга.

– Значит, эта машина все-таки годится? – спросила наконец Надя.

– А вы у рабочих узнайте. Они народ прямой. Не утаят.

– Ругали, ругали, а все-таки построили?

– Видите ли, – он, вздохнув, задержал на ней какой-то загадочный взгляд. – Насчет этой машины у меня есть своя точка зрения, которую я в этот приезд окончательно уточню. А потому прошу вас повременить с этим разговором. Через месяц, когда все выяснится окончательно, я буду готов…

– Я сегодня уезжаю в Москву.

– Это не беда. Вы и там узнаете. Волна докатится…

– Докатится?

– Может, и не докатится. Все равно. Муж вам скажет. Он заинтересован в этом не меньше моего.

И, словно не замечая краски, залившей лицо Нади, Галицкий повернулся к Сьяновой, выставил палец вверх.

– Мне очень важно ознакомиться с принципом машины товарища Лопаткина. Потому что, допустим, у себя я приду к отрицательному выводу – мне нужно что-то и предлагать.

– Муж скоро придет с работы – поговорите с ним, – сказала Агафья. Може, что и найдется, чертежи какие.

Надя написала письмо, сложила его треугольником, крупно надписала «тов. Лопаткину» и оставила на столе, надписью вниз. Попрощалась с Агафьей, с ребятишками, смело взглянула на Галицкого и, кивнув ему, вышла на улицу. Ветер быстро погнал ее в спину, вниз, к черным дымам комбината.

У ворот ее дома стоял «газик». Володя и старуха ждали ее, одетые в дорогу, сидя на чемоданах. Еще на двух чемоданах сидели супруги Ганичевы пришли прощаться.