– Лидка, подвинь-ка первую кровать… Эти жены начальства хуже самих начальников. А теперь эту бери… Никогда не угадаешь, чего им…
Надя широко открыла глаза. И старшая сестра, перехватав ее взгляд, сразу же улыбнулась, наклонилась к ней.
– Ну что, милочка? Как себя чувствуем?..
Сжав губы, Надя отвернулась.
А в дверях уже стояли четыре или пять человек в белых халатах учителя. Впереди – Валентина Павловна. Она подошла к Наде, взяла ее за руку, села на край кровати. В глазах ее стояли слезы. Она ничего не говорила – только пожимала Наде руку.
– Миленькая, – наконец заговорила она. – Милая Надежда Сергеевна. Мы все вас любим! Вот и для вас испытания пришли, бедняжка. Ничего… Надюшенька моя. Теперь лежите, пожалуйста, не расстраивайте нас. Не бегайте в коридор… Вам привет от Дмитрия Алексеевича. Он сам просил передать привет и вот… письмо… Господи, мы вас так хорошо понимаем все.
Появился главный врач и попросил всех посетителей оставить палату в связи с тяжелым состоянием больной. Учителя, кивая и улыбаясь Наде, ушли, и Надя, подождав еще несколько минут, развернула письмо. Оно было короткое – тетрадная страница, исписанная крупными строчками.
"Дорогая Надежда Сергеевна, – писал Лопаткин. – Я хорошо понимаю ваше состояние и спешу Вас уверить – я ни в чем Вас не виню. Вы очень честны и прямы, и верите в людей. Поэтому Вы так быстро подчиняетесь авторитетам. Я ценю в тов. Дроздове незаурядный талант руководителя, хотя у нас, как это часто бывает, есть большие расхождения во взглядах на жизнь. Мне кажется, что и Вы не вполне разделяете его взгляды. Этим и вызвана вся история. Ваша душа, по-моему, не признает компромиссов – начинает метаться. Это хорошо. Жму Вашу руку и прошу прощения за то, что я стал невольным виновником Ваших страданий.
Д.Лопаткин".
Надя перечитала это письмо несколько раз, а когда около дверей зашаркали шаги мужа, спрятала письмо под подушку.
Леонид Иванович был в белом, длинном – до полу – халате, должно быть, с плеч главного врача. Он остановился в дверях, и тут же Надя услышала женский голос:
– Товарищ Дроздов, состояние Надежды Сергеевны заставляет нас…
Леонид Иванович окинул палату быстрым взглядом, но Надю не заметил. Улыбнулся, подчиняясь медицине, и шагнул назад.
Через два дня утром он опять пришел – на этот раз в маленьком – женском халате. Увидел Надю, сел около нее, взял за руку и, шутливо хмурясь, сказал:
– Ты у меня молодец.
Слушала его Надя спокойно, иногда, закрывая глаза от подступающей боли, смотрела на его желтый, лысеющий лоб, на крепкие белые зубы, стараясь заглянуть в душу этого до сих пор непонятного ей человека. Но видела только умные, ласковые, немного насмешливые, черные глаза. «Что же ты не говоришь своего мнения? – думала она. – Что бы придумать? Что значит эта похвала: молодец?»
– Да-а, – сказал, улыбаясь, Леонид Иванович. – Восстание. – И весело оглянулся по сторонам. Засмеялся, покачал головой. – Навела порядок! Теперь, смотри мне, чтоб выздоровела!
– Ты знаешь, – тихо и слабо заговорила Надя, – я до войны, еще девочкой, лежала в больнице. В Ленинграде… Там не было такого…
– А теперь полежишь в Музге, – ласково ответил он, как бы не уловив ее главную мысль. Помолчал, улыбаясь, подбирая какое-то шутливое слово, и сказал: – Музга, как видишь, относится к тебе лучше!
Нет, он не собирался сегодня беспокоить ее серьезными разговорами. Он решил ее развлечь веселыми новостями.
– Ты знаешь, этого павиана и пьяницу Максютенко от меня забирают! В филиал Проектного института. Я думаю, я ломаю голову – для чего? А его как специалиста по чугунным трубам! Он, значит, авдиевскую машину проектировал, так его теперь и на другую берут. Пошел человек! Впрочем, без меня он быстро пропадет…