Он встал и зашагал по ковру – не прямо, а зигзагами, делая неожиданные повороты и остановки.

– Вот они – пили за наше здоровье. Думаешь, они нам друзья? Нет. Секретарь – этот все щурится. Не нравится ему что-то во мне. Твердая рука Дроздова не по душе. Не теоретически действую иногда, вот его и коробит. Видишь – ушел! Сразу же после тебя и поднялся. Н-ну, кто же еще… Ганичев – этот вроде ничего, этот ничего, кажется. Но он мой наследник. Я уеду его уже прочат на мое место, и он знает. Он ждет, когда я уберусь. Чтоб наследство поскорее принять…

– Значит, ушел Гуляев? – задумчиво проговорила Надя.

– Молод и соглашатель – Леонид Иванович угадал ее мысли и опять заговорил о Гуляеве. – Нельзя к Дроздову на свадьбу не прийти. Приглашен. Опасно это – обидеть Дроздова. А на бой выйти боится. Взять меня не сможет – районишко у него худой. Весь экономический базис, прости, – он улыбнулся, – вся экономическая база вот в этой, Дроздова, руке. Вот он и половинничает: ушел «по делам»!

– О ком это ты говорил в коридоре с Ганичевым? – спросила Надя.

– Да вот… приехал из Москвы. Некто Галицкий. Доктор наук. Строим мы тут одну машину, так он говорит, что принцип устарел… В первый день, когда приехал, он только сказал, что будет помогать при сборке. Через три дня спрашиваю его, как машина. «Н-ничего, как будто». Еще через два дня встречаемся – а он словно заболел. Лохматый, бледный, глаза прячет. Еще бы! Представитель заказчика! Промычал что-то и пошел к себе. А теперь вот – высказался!

Леонид Иванович посмотрел на пол, поморгал, потом решительно поднял голову.

– Вот так, дорогая. С кем же нам дружить? Мы с тобой уже не студенты. Мы теперь серьезные люди, многогранные. Чем дальше, тем больше граней. Простой ключ к нам уже не подойдет. Какой выход из этого? А выход такой: сплотимся! Раз мы подошли друг к другу. – С этими словами Дроздов обнял жену и, откинувшись, посмотрел на нее издалека. – Хороша, хороша!..

Всего лишь несколько слов – и все поставлено на место! Но все ли? Надя туманно посмотрела на мужа. Они действительно были многогранны – оба. Особенно он. Столько граней, что голову можно потерять!

Еще через день, прямо из школы Надя пошла на Восточную улицу к Сьяновым. Эта улица, длиной в добрых три километра, была застроена домиками из самана. Их здесь называли землянками. Двойная цепочка желтоватых электрических огней восходила все выше в темноту, на спину громадного холма, который по утрам, искрясь своими необъятными снегами, царил над поселком. Надя долго поднималась на взгорье, присаживалась отдыхать на лавочках, поставленных почти около каждой землянки, и снова шла. Наконец она поднялась на вершину взгорья и здесь нашла глиняный домик, номер 167, до половины врытый в землю и окруженный кольями с колючей проволокой. Она постучала в замороженное, матово освещенное окошко, которое было на уровне ее колен. Где-то за домиком хлопнула дощатая дверь, заскрипел снег, и к Наде вышла худощавая женщина, в фартуке и синем ситцевом платье, с засученными до локтей рукавами.

– Мы и есть Сьяновы, – сказала она. – Пожалуйте, – и повела Надю за дом, за узкий и высокий стог сена. – Вот здесь, не оступитесь. – Она открыла низкую дверь под стогом, и Надя вошла в помещение с теплым и сырым, приятным запахом коровника. В полумраке она увидела пестрый бок и безразличную коровью морду, которая медленно повернулась к ней.

Был слышен звон молочных струй о стенку ведра – корову доили, и Надя не увидела, а почувствовала, что доит Сима Сьянова, ее ученица. И худенькая Сима действительно поднялась из-за коровы.