Мать идет на удивление бодро, будто и не было вчерашней слабости, но я-то знаю, что это временно. Надо будет, и на коляске буду возить, на руках донесу. Она все, что у меня есть. Отца я не знаю. Сколько ни спрашивал мать на эту тему, она отмахивалась, ну, и я отстал со временем. Сделал вывод для себя, что залетный сокол был в командировке, вот и случилось, а признаться матери стыдно. Искать отца одно время пытался, но мать строго сказала: «Нет». Так и оставил эти попытки.

– Вчера поздно пришел? Я не слышала, – отрывает мать меня от мыслей.

– Да не особо поздно, в час где-то.

– Как прошла вечеринка?

– Да какая там вечеринка, посидели в ресторане, хинкали поели, да по домам, – отмахнулся я, вспоминая вчерашнее. Почему-то первым вспомнил деньги на дорожке, которые мне швырнула эта мажориха. Не отпустило, значит, задела она меня за живое.

– Я после обеда ненадолго отлучусь, – говорю матери, усаживая ее на большой камень на пляже. Воздух пахнет соленой водой и почти взрывается в легких своей насыщенностью. С моря дует легкий бриз, волны с шумом рушатся на берег. Сейчас, в утреннем свете, море серое, будто тень. Это днем, когда выглянет солнце, оно станет голубым, а сейчас неопределенного цвета. Вдыхаю полной грудью, скидываю футболку и кроссовки.

– Куда ты днем? – спрашивает мать, поднимая футболку с серо-белой гальки. Бросил, не думая.

– Мотоцикл приехал, – улыбаюсь в ответ, а мать хмурится.

– Снова гонять будешь, – ворчит.

– Ага, – смеюсь я и с разбегу, отталкиваясь ногами, в два прыжка запрыгиваю в море. Проплыв пару метров, выныриваю, отфыркиваясь. Теплое как парное молоко.

– Не холодное? – кричит мать с берега.

– Отличное! – отвечаю и разрезаю руками воду, уплываю вперед, далеко от берега. Устаю, когда уже не вижу мать на берегу, да и сам берег вдалеке. Ложусь на спину, смотрю на облака, наслаждаясь тишиной и успокаивающим плавным качанием на волнах. Так бы и лежал вечность, но знаю, мать волноваться будет, что долго нет, а ей нельзя.

Мать уже стоит на берегу, вглядываясь в море, ждет. Выхожу, встряхиваюсь, как собака. Она полотенце мне подает. На шею его вешаю и стою, закрыв глаза, подставляя тело первым лучам солнца.

– Какое море здесь, совсем другое и дышится так легко, – говорит мать.

Я киваю, соглашаясь.

– Тебе нравится здесь? – спрашиваю, открывая глаза.

– А тебе? – смотрит с тревогой.

– Нравится, – улыбаюсь в ответ, и она успокаивается. Не хочу, чтобы чувствовала себя виноватой, будто из-за нее я все бросил и теперь маюсь здесь. – Не переживай, мне здесь будет хорошо.

– Ты уверен? Из-за меня ты покинул друзей, привычный круг, дом.

– Ко всему привыкаешь, – отвечаю философски. – Да и все основное я взял с собой: тебя, своего «коня» и пара друзей у меня здесь есть.

– Надеюсь.

– Пройдемся немного по набережной? – предлагаю ей, подхватывая покрывало, которое она разложила на камнях.

– Попробуем, – смеется весело, и я радуюсь, как ребенок, что получил игрушку на Новый год. Может, этот климат поможет, и дотянем до операции? Надежда тонким светом загорается внутри и гаснет через полчаса неспешной прогулки. Мать останавливается, губы синие, дышит с трудом.

– Домой? – вглядываюсь в нее тревожно. Кивает и опирается на руку. Обратно почти ползем, останавливаясь каждые десять метров. Дома сразу ложится, принимая лекарство, одышка постепенно проходит, бледность и синева с губ почти исчезает.

Я сижу с ней рядом на кровати, матч смотрю, тактику примечаю, удары фиксирую, даже рука правая иногда дергается. Мать тихо смеется, когда замечает.