Я сделала еще один глубокий вдох, переводя взгляд с Ками на Селену, чьи глаза были расширены от беспокойства.

Трахни себя, Ноа Пратт.

Я сказала трахнуть себя человеку, который мог разрушить мою репутацию.

Проклятье…

Телефон снова завибрировал в моей руки и высветилась фотография моей матери с входящим сообщением.

– Вот дерьмо, – пробормотала я, показывая девочкам экран телефона, дав им прочитать текст.

– Ты в полной заднице, детка, – услужливо произнесла Селена, а Ками кивнула.

Кажется, у меня снова неприятности.

Высокие белые ворота медленно раздвинулись, и я проехала по круговой подъездной дорожке, ведущей к четырехэтажному особняку. Он больше походил на Белый дом, чем на место, где могла бы жить семья. Нанятый персонал тщательно ухаживал за территорией, любимые кусты белых роз моей матери были свежими в любое время года, кустовые деревья были подстрижены в различные формы, а газон скошен ровно на полтора дюйма, как всегда хотел мой отец.

Я никогда не понимала, как люди, которые когда-то были обычной американской семьей, могли теперь выдвигать такие нелепые требования и относиться к персоналу так, словно они были их подданными, а сейчас была эпоха крепостного права.

Но именно такими и были эти люди. Требовательными. Итак, я надела свое лучшее вечернее платье от какого-то известного дизайнера, имени которого не помнила, и приехала на синем "Бентли", подаренном мне родителями, на неделю позже моего восемнадцатилетия, потому что они забыли (или, как любила говорить моя мама, они были заняты, потому что "деньги с неба не падают" и “они усердно трудятся, чтобы у нас с сестрой была такая жизнь") но, факт остается фактом, потому что они, действительно, забыли о моем дне рождении. Была ли я оскорблена? Конечно. Но я в равной степени привыкла и к этому.

Парковщик открыл мне дверцу и протянул руку, помогая выйти из машины. Я мило улыбнулась ему.

– Привет, Ник, – поприветствовала я парня примерно моего возраста. – Какой у нас сегодня повод для улыбки?

Он уже довольно давно работал у моих родителей, и я никогда не могла думать о нем как о прислуге. Мы часто шутили друг с другом, и это привело к тому, что этот вопрос, который многим может показаться обычным, стал лучшей частью того дня, когда мне пришлось прийти в это место, к людям, которых я называла своими родителями.

Ник улыбнулся в ответ, забирая у меня ключи.

– Повод для улыбки? Дай мне подумать, – он постучал по своему идеально выбритому подбородку, как раз так, как это нравилось моей маме, а затем ответил: – Я все еще могу представить твое лицо на заднем сиденье той полицейской машины.

Я поперхнулась воздухом, а затем издала какой-то нечленораздельный звук, похожий одновременно на смешок и фырканье.

– Это подло! – Тихо воскликнула я, ударив его в грудь. – Извинись.

– Это мой повод для улыбки, – пожал плечами Ник, в его глазах не было и намека на раскаяние. – И ты тоже улыбаешься, – добавил он, указывая на мою широкую улыбку.

– Ты невыносим, – я сделала несколько шагов назад, а затем незаметно дернула подбородком в сторону двери, которую открывал для меня дворецкий. – Как атмосфера?

– Они в ужасе, – одними губами произнес Ник. – Удачи.

Я вздохнула.

Чего и следовало ожидать.

Вечерний воздух был благоухающим, приятная перемена после изнуряющей дневной жары. Я оставила пальто в машине, о чем теперь пожалела, когда по спине пробежали мурашки. Дело было не в холоде, витавшем в воздухе, а в предвкушении встречи со своей семьей после столь долгого перерыва и фиаско, которое произошло со мной. Я задержалась в холле, болтая с дворецким, надеясь, что он предложит взять мое несуществующее пальто и даст мне время собраться с духом. Но он лишь вежливо кивнул и вернулся к своим обязанностям, оставив меня в одиночестве бродить по похожему на лабиринт особняку.