– Доброе, – отвечаю я, внимательно рассматривая утреннюю визитершу: ростом метр с кепкой в прыжке, круглое личико, аккуратный маленький носик с россыпью бледных веснушек, огромные изумрудно-зеленые глаза в обрамлении черных, как смоль, длинных пушистых ресниц, пухлые губы, едва тронутые блеском, щечки-яблоки с легким румянцем.

Милая куколка, наивная и зареванная. Так и хочется прижать, пожалеть и наказать урода, посмевшего ее обидеть. Детский сад какой-то!

   – Он прогнал меня! – всхлипывает незнакомка, прерывая поток моих нелепых размышлений.

– Кто? – уточняю я ради приличия, продолжая рассматривать ее.  

– Стасик. – Поток её слез неиссякаем. –  Я приехала к нему, а он не встретил меня, а когда дозвонилась до него, то просто сказал, что я ему не нужна, – рассказывает зареванная незнакомка, словно меня эта история хоть как-то касается.  

– Сочувствую, – равнодушно пожимаю плечами, – только я-то тут при чем? – удивляюсь я, делая большой глоток бодрящего кофе.

 Я и впрямь не могу взять в толк, почему она рассказывает все это мне, а я стою и слушаю, вместо того чтобы закрыть перед ее носом дверь и, допив в спокойной обстановке свой любимый утренний напиток, ехать разбираться с более важными делами. Но она, словно мокрый воробей, нахохленная, расстроенная и такая несчастная. Внутри что-то щелкает, включая во мне давно не использующиеся качества доблестного рыцаря, спешащего на защиту униженных и оскорбленных. Поэтому я просто стою перед ней в одном полотенце, повязанном вокруг бедер, чуть морщусь от порывов хоть и летнего, но все же прохладного ветра и жду продолжения ее драматического «мюзикла».

 Чертово воспитание, проснувшееся некстати, не позволяет мне вести себя иначе!

– А вы Степан Станиславович? – с надеждой спрашивает пигалица, немного заикаясь от душащих ее обидных слез.

Утвердительно киваю, продолжая при этом стоять на одном месте. Мы так и ведем наш непонятный диалог: я – в квартире с голым торсом и кружкой остывающего кофе, незнакомка – на крыльце, с потерянным взглядом, в мокром из-за проливного дождя платье и с чемоданом возле  её ног.

– Я – Агния, – представляется она.

Мысленно отмечаю, что ей очень идет это редкое имя: невинная, почти ангел. Ухмыляюсь своим идиотским рассуждениям и отвечаю взаимностью, аккуратно сжимая в своей по-мужски широкой ладони ее маленькую хрупкую ладошку, робко протянутую мне.   

– А это ваша будущая внучка, – не давая мне что-либо сказать, продолжает наше знакомство незваная гостья, показывая на свой круглый животик, забавно обтянутый тканью длинного сарафана-майки.

Сделанный пару секунд назад глоток все еще горячего напитка застревает в горле, и я, поперхнувшись, пытаюсь откашляться, да так, чтобы не забрызгать расстроенную малышку коричневой жидкостью. Прикрываю ладонью рот и складываюсь почти пополам. На глаза наворачиваются слезы.

БЛИН! Картина маслом!

Еще и полотенце норовит сползти, открыв мужские достоинства перед гостьей, чтобы показать меня, так сказать, во всей красе. Чертыхаясь, прижимаюсь задницей к стене, пытаясь удержать единственный предмет моего утреннего гардероба и не дать ему окончательно сползти с моих бедер. С грохотом водружаю чашку на высокую тумбу в прихожей, расплескав по ней кофе, и хватаюсь освободившейся рукой за край махрового одеяния.

– Стасик разве вам про меня не рассказывал? – добивает меня кроха своим вопросом, машинально похлопывая меня по оголенной спине.

С горем пополам выпрямляюсь, мимолетно стерев предательскую влагу с глаз, и мои вздернутые в немом вопросе брови вызывают у нее искреннее недоумение. А меня вся эта ситуация вводит в легкий ступор. Быстро проматываю в голове всех знакомых, даже тех, с кем судьба сводила довольно давно и на короткий срок, но Стасиков среди них точно нет. Даже Станиславов, за исключением моего отца, но эта малышка навряд ли обзывала бы его «Стасиком». Он – бывалый военный, и позволяет именовать себя только Станиславом Михайловичем, в редких случаях, и то только для очень близких людей, разрешается сокращение до имя  до Стаса.