Аньис посмотрела в бесконечное небо над головой. На секунду ей показалось, что огромная крылатая тень накрыла звезды. А потом она вдруг мысленно увидела лицо своего господина, твердое, красивое среди звезд… Она обязательно узнает правду. Когда будет готова… Пожалуй, сейчас это действительно как-то слишком. Он и так затмевает для нее солнце.

…А какая у него горячая рука... И ведь он принес ей салфетку, помог встать, позаботился, словно она принцесса или знатная дама… Раньше никто не делал ничего подобного, даже Садди. В груди сладко заныло, а небо вдруг закружилось перед глазами, свивая звезды в одну мерцающую спираль.

***

Проверка прошла успешно. Рональд выяснил все, что хотел. Да, древняя кровь расы Эдора сильна в этой девочке. Парти слушаются ее, природный дар договариваться с судьбой живет в ней. С самим Эдором или его отцом Рональд даже не взялся бы играть. В их руках парти всегда бы выкидывали двенадцать, а фигуры стремительно доходили до центра, минуя все препятствия. Правда, и над ними судьба иногда шутила. Например, подкинув Эдору настоящее Сокровище. Жизнь – более серьезная игра, и здесь сложнее договориться.

А вообще к девочке нужно еще присмотреться. Вероятно, она может преподнести и другие сюрпризы. Ему понравилось играть с ней… Достойный противник для парти. Но, конечно, не стоило касаться ее. Слишком сильное впечатление для детского разума, балансирующего между страхом и влюбленностью. Но сделанного не воротишь.

… У нее такая худая кисть, столько трогательной неуверенности и детской чувствительности… От этой ее нежной беззащитности он чувствовал себя очень древним, очень сильным, очень… суровым и закостенелым, что ли..

Рональд взял в руку кисть и тут же отложил.

С портрета смотрели проницательные зеленые глаза, смотрели так, словно она говорила с ним. Только слов в этой речи не было. Когда-то, незадолго до того, как она ушла из его жизни, им казалось, что слова больше не нужны. Не нужны стали даже образы, что шлют друг другу те, кто владеет мысленной речью. Они просто чувствовали все друг о друге, находясь при этом далеко. Или рядом – но не имея возможности быть вместе.

Самое смешное, что эта девочка, Аньис, тонкой нитью слегка звеневшая на задворках его души, совсем ее не напоминала. Ни внешностью, ни характером. И, наверное, это хорошо. Видеть отблески той в других женщинах было слишком мучительно. Словно судьба посмеялась и подкинула отражение, одну манящую деталь, или, может быть, плоский холст портрета вместо оригинала. А оригинал как был, так и остается недоступным.

Какой была она, ушедшая, та, которую он помнил всегда? Она была другой. В ней был не стебель, а стержень. Сильная, несгибаемая, но чувствительная и добрая, она выдержала столько мучений, как никто из его народа, кроме, пожалуй... его самого. Но об этом он предпочитал не думать. Когда-то эти мучения изменили его, сделали тем, кто он есть. И этого достаточно. Не обязательно вспоминать подробности.

Только одно роднило Аньис с ушедшей любимой. Страсть к игре и детская непосредственность. Его зеленоглазая единственная не играла в настольные игры. Она играла с людьми, в отношениях с ними. Но эта игра не оскорбляла никого, не ранила. Это была игра взглядов, интонаций, ситуаций, ходов… Интересная и даже веселая. И очень откровенная, стоящаяся на умении понимать и чувствовать людей, а не на желании управлять ими.

Он и сейчас внутренне улыбался, вспоминая, как она сближала и отдаляла дистанцию, говорила странные вещи, чтоб спровоцировать его на откровенность в самом начале их общения. И как потом… они долго играли. В четыре руки. До тех пор, пока... Пока судьба не разлучила их.