Она смеется, и этот звук раздражающе скрежещет у меня в голове.

Я отнимаю трубку от уха и держу ее на вытянутой дрожащей руке, чтобы только не слышать ее взвинченного голоса.

– Понимаю, все это может показаться довольно странным, прошло столько времени, и вот я снова явилась, позвонила, но прошу тебя, выслушай меня. Я приехала в гости к маме. Сейчас она в Эдинбурге живет. В Мерчистоне. А папа, ты знаешь, наверно… несколько лет назад он умер.

Я снова прикладываю трубку к уху.

– Мне очень жаль. – Мне действительно его жаль. – Мне очень нравился твой отец. Он всегда ко мне хорошо относился. И твоя мама тоже. – Секунду молчу. – И я ее тоже любила.

– Я знаю. Все это было очень грустно. Папа сильно болел, мучился, ему было очень больно, но в конце успокоился и… ну… В общем, всем нам придется рано или поздно…

– Ты говоришь как настоящая американка.

– Правда?

– Интонация. Некоторые слова.

– Это благодаря Канаде. Я жила там довольно долго.

– А как твоя мама?

– Нормально. Снова вышла замуж. Счастлива с новым мужем. Мюррей Купер его зовут. Добрый малый, как ты говоришь.

Я напряженно пытаюсь уловить в ее голосе хоть капельку озлобленности или обиды, но ничего такого не слышу. Может, она и вправду изменилась? Отбрасываю эту мысль, вспомнив слова Юана: «Выясни, чего она хочет».

– Зачем ты хочешь встретиться?

– Длинная история. Лучше говорить тет-а-тет.

– А какое отношение эта твоя длинная история имеет ко мне?

Стараюсь говорить легко и свободно, а у самой челюсть трясется, во рту пересохло, каждое слово дается с трудом.

– Успокойся, Грейс. Это совсем не то, что ты думаешь, – таинственно говорит она, и в интонации ее слышится радость. – Давай я заеду к тебе завтра, идет?

– Нет, – быстро отвечаю я. – Лучше я к тебе. И не завтра. Давай в четверг.

– В Эдинбурге?

– Да. Мне все равно там надо купить кое-какие материалы – кисти, акрил и все такое.

– Ты все еще занимаешься живописью?

– Где встретимся?

– Есть один ресторанчик, на середине Кокберн-стрит, с левой стороны, если ехать к центру. В час устроит?

– Отлично.

– С нетерпением жду.

Слышу, она улыбается.

– До встречи.

И все, тишина, но ноги мои продолжают дрожать в коленках и больше не держат – я опускаюсь прямо на пол. Минут пять, не меньше, сижу без движения, пытаюсь осмыслить степень своего испуга. С одной стороны, она говорила дружелюбно и заинтересованно, но с другой – была напориста, бесцеремонна и довольно решительна. Возможно, ей просто хочется возобновить нашу дружбу, но это вряд ли. Орла никогда и ничего не делала просто так, у нее всегда были тайные намерения и планы, и, как напомнил мне Юан, пока она не добьется своего, не остановится. Вспоминая прошлое, мне не понадобилось много времени, чтобы прийти к твердому убеждению: даже если в ней осталась лишь половина прежней неудержимости и способности манипулировать людьми, мне надо ее очень и очень опасаться. Осторожность и еще раз осторожность. Нельзя снова впускать ее в свою жизнь, ни в коем случае. Зачем мне это живое напоминание случившейся много лет назад трагедии? А кроме того, я не хочу, чтобы она появилась рядом с Полом и моими девочками в свете того, что ей обо мне известно.

Мать Орлы – француженка. Она носит аккуратные черные костюмы с узкой юбкой ниже колена и коротеньким, свободного покроя жакетом с квадратными карманами и большими пуговицами. На ней всегда какой-нибудь шелковый шарфик с узорами, который она обычно три раза оборачивает вокруг шеи и подтыкает под воротничок. И еще она неизменно надевает не колготки, а чулки. И туфельки с каблуками в три дюйма. Губы красит красной помадой, хранит которую в холодильнике. Духи ее одновременно и простенькие, и очень необычные, и это мне в ней чрезвычайно нравится. За мойкой посуды она всегда напевает печальные песенки. Она курит сигареты открыто и вызывающе, затягивается, закидывает голову и пускает в потолок кольца дыма. Меня она называет «mon petit chou»