– Ну скажи, зачем ей раскачивать лодку? Что ей с этого, какая выгода? – Проверяю, сколько воды в чайнике, потом включаю. – С чего это ей вдруг захотелось ворошить прошлое? Ну в самом деле? – Я вздыхаю. – Кофе будешь?

– Буду.

Пауза.

– Нет, вряд ли она снова позвонит.

Гляжу на него, он поднимает бровь, ждет продолжения.

– А если позвонит, я дам ей ясно понять, что знать ее больше не хочу. В конце концов, мы взрослые женщины. Что она задумала? Будет преследовать меня? Угрожать? Залезет на крышу и станет кричать о нашей с ней тайне?

Поток моего красноречия быстро иссякает. Проходит минута.

– Знаешь что? Я все принимаю слишком близко к сердцу.

– В общем-то… – с сомнением в голосе начинает Юан.

– Нет, правда, так нельзя. Ей самой, наверно, от всего этого не по себе, и…

– Ей никогда не бывает не по себе. Ее ничем не прошибешь, – перебивает он.

– Но она могла измениться.

– А ты изменилась? Или я, например?

– Мы с тобой… – Я думаю. – Ну… и да и нет.

– Только не позволяй ей себя одурачить. Ты прекрасно знаешь, на что она способна.

Я вспоминаю: да, пожалуй, она столько врала в своей жизни, столько людей от нее пострадало… я даже невольно вздрагиваю.

– Как думаешь, она собирается сюда вернуться? – Проглатываю комок в горле. – Думаешь, станет рассказывать всем про Розу?

– Не знаю, – говорит Юан; лицо озабоченное. – Думаю, все возможно… если только она не сделала операцию по трансплантации личности.

Совсем не это я хочу от него услышать. Коленки дрожат, и я плюхаюсь на стул.

– И что же мне делать?

– Веди себя спокойно, говори с ней дружелюбно. Постарайся узнать, чего она хочет.

– По принципу «с друзьями будь близок, а с врагами еще ближе», так, что ли?

– Точно.

– Ты и правда считаешь, что она мой враг?

– А ты сама подумай. Вспомни, как она себя вела.

Я думаю.

– Ну… не такая уж плохая она была… не всегда, правда.

– Она всегда заставляла тебя плясать под свою дудку.

– Так уж и всегда… – медленно говорю я. – Порой мне казалось, что мы с ней занимаемся перетягиванием каната…

В коридоре скрипит пол, мы оба смотрим туда. Господи, как это Тому удалось незаметно прокрасться через сад? Мы слишком увлеклись разговором. Стоит перед нами босой, чешет в паху.

– Грейс, а я заболел.

– Бедняжка. – Гляжу на него с состраданием. – Тебе все еще плохо?

– Нет, уже немного лучше. – Он щурит на меня глаза. – Солнце на улице какое-то слишком жаркое.

– Слышу голос истинного шотландца! Хочешь полежать здесь?

– А можно? А то я в доме совсем один…

– Ну конечно можно.

Юан слегка хлопает его по спине и ведет в спальню. Кровать застелена, я сдергиваю покрывало.

– Залезай, малыш, – говорю я, стараясь придать голосу интонацию веселой и заботливой няньки. – Сон для тебя – лучшее лекарство.

– Жалко, что в этой постели никто никогда не спит. – Он бросается на кровать, обнимает подушку. – Когда у нас гости, они всегда спят в доме. Вот будет мне восемнадцать лет, надеюсь, папа разрешит мне жить здесь, будет у меня такая холостяцкая нора, знаете… А для работы ему вполне хватит места и света в двух комнатах наверху. – Он открывает один глаз. – И для вас тоже, Грейс. Понимаете, я уже буду большой, мне нужно будет свое местечко, потому что я ведь буду приходит поздно… и все такое.

– Сара тоже глаз положила на это бунгало, Том. А она на два года старше.

– Так она ж не собирается все время торчать дома. Как кончит школу, так сразу в университет поедет учиться. – Широко зевает. – Да и мама действует ей на нервы.

– А ты думаешь, просто быть мамой? – спрашиваю я, подтыкая вокруг одеяло. Вспоминаю про Эллу, и снова на сердце ложится камень. – Порой хочешь сделать что-то хорошее, а получается наоборот.