– Я не хочу за армянина! – Ладова, вероятно, не наревелась и решила повторить все заново.

– И не надо, – Гульназ великодушно освободила Василису от необходимости вступать в брак с представителем дружественной нации. – Жди своего… этого, – Гулька наморщила лоб и стрельнула в небо глазами.

– Если верить – сбудется, – сквозь слезы проскулила Ладова и посмотрела вверх, возможно, в ожидании, что сквозь облака проглянет милый лик того самого, длинноволосого, в белой майке.

Низамова, почувствовав торжественность момента, придвинулась к Василисе и доверительно сообщила:

– А я вообще замуж не выйду.

– Выйдешь, – пообещала ей Ладова и положила руку той на плечо: – Твоя же мама вышла.

– Ага! В тридцать восемь! – буркнула Низамова с такой интонацией, как будто ее мать совершила нечто противоправное, осмелившись выйти замуж в столь преклонном, как считала Гулька, возрасте.

– И что с того? – Тридцать восемь лет Ладову не смущали.

– А ничего! – отклеилась от нее Гульназ. – Ты просто посчитай: в тридцать восемь вышла, в тридцать девять родила. Значит, сколько ей сейчас?

Василиса наморщила лоб, складывая в уме роковые числа:

– Пятьдесят пять.

– Правильно. А твоей матери сколько?

– Сорок пять.

– Вот и думай! – рассердилась Гулька и шмыгнула носом. – Бектимиров меня спрашивает: «Это твоя мама или бабушка?»

– Дурак твой Бектимиров, – обиделась за низамовскую мать Ладова.

– Да чмо просто! – тут же согласилась с ней Гульназ, хотя внутри при звуке ненавистной фамилии коварно подпрыгнуло маленькое, но мужественное сердечко. – Козел.

– Козел, – согласилась Василиса.

– Я тоже говорю – козел! – с удовольствием повторила Гулька и вдруг обнаружила, что градус настроения стал чуть выше. – В общем, Васька, замуж надо выходить вовремя. А то получится: ребенок школу заканчивает, а ты – жизнь. Пятьдесят пять – это уже бабушка!

– Да какая же она бабушка?! – возмутилась Ладова, живо представив перед собой старшую Низамову: Гульназ была поразительно похожа на свою мать. Со спины их даже можно было спутать: обе невысокого роста, худенькие, с торчащими пирамидками локотков.

– А чё ты хотела? В пятьдесят пять женщины на пенсию выходят и внуков нянчат.

– Не все! – замахала руками Василиса и хотела было сказать, что у них в школе половина учителей – дамы преклонного возраста, но передумала, потому что для Низамовой учителя были не указ, а при упоминании о Ежихе она вообще могла вспыхнуть, как бикфордов шнур, и призвать на помощь тьму шайтанов[3], чтобы те наконец сопроводили Ларису Михайловну Мозуль по месту назначения. – Знаешь, Гуль, – Ладова выложила свои руки на большие круглые колени, каждая из которых раза в три-четыре превосходила мелкие Гулькины шарнирчики, и чистосердечно призналась: – А мне твоя мама нравится. Тетя Эля такая модная, современная. Она и выглядит молодо. Мне кажется, даже моложе моей мамы, хотя ты говоришь, ей пятьдесят пять.

– Это я только тебе сказала, – доверительно сообщила Низамова. – Все думают, ей меньше.

– Тогда откуда Бектимиров знает? – усомнилась в Гулькиной честности Василиса.

– Никому не скажешь? – угрожающе прошептала Низамова, как будто их разговор кто-то мог услышать.

– Могила, – поклялась Ладова и впилась взглядом в темные, как сушеные вишни, глаза подруги.

– Мать Бектимирова – это первая жена моего папы.

– Дяди Фаниса? – ахнула Василиса и тут же закрыла рот ладонью.

Гулька внимательно наблюдала за Ладовой, наслаждаясь произведенным эффектом.

– То есть вы брат с сестрой? – обомлела Василиса, потому что кого-кого, а видеть Бектимирова в числе Гулькиных родственников она не хотела.