– Могу себе позволить! – засмеялся Валентин, услышав. – Раз уж я разбогател, разменяв свой талант на медяки…

– Во-первых, мы никогда не разбогатеем, потому что ты тратишь больше, чем зарабатываешь, – возразила Анна. – А во-вторых, в нужное время талант уже переходит в стадию мастерства, а это – неразменная монета.

– Каждая звезда рано или поздно становится черной дырой. Или просто дырой… тебе это известно не хуже, чем мне.

Анна улыбнулась ослепительно, оглядывая гостей. Взгляд ее был тягучим и недобрым, как у кошки.

– Хочу пояснить, для тех, кто еще не слышал. Два дня назад Валентин устроил для нас небольшой спектакль. Сбежал после концерта. Заявил по телефону, что хочет всё бросить. Его кумир Глен Гульд прекратил концертную деятельность на пике карьеры. Последние пять лет даже по ночам в постели я слушаю рассуждения о стуле Глена Гульда… Как в прямом, так и в переносном смысле. Но есть одна разница – Гульд был обеспечен, он не стоял перед необходимостью зарабатывать себе на жизнь. Аты, дорогой, не можешь себе позволить быть аскетом и отшельником. У тебя ничего нет.

– Значит, стану нищим отшельником, – хрипло хохотнул Валентин. – Это даже забавней. Буду скитаться по Европе. Увижу, наконец, Венецию, Париж… Я там бывал, но ничего не видел. Наймусь работать сторожем. В умеренном климате человеку не так много требуется для сносного существования.

– А я думала, ты собираешься ходить с шарманкой по дворам, – она с улыбкой посмотрела на Шуберта. – Обезьянка у тебя уже есть.

Раздались смешки. Шуберт в который раз за этот день залился краской, ощущая укол обиды в самое сердце. Обиды не за себя, а за Валентина, растерянно моргавшего, словно собирался расплакаться. Но вместо этого толстяк вдруг ободряюще подмигнул ему, совсем как утром.

– Теперь ты понимаешь, почему я предпочитаю общение с коньяком?

Шуберт просиял, еще не понимая, почему чувства и слова этого человека, еще вчера незнакомого, вдруг приобрели для него такое значение. Ему доводилось мимолетно влюбляться в парней, встреченных в клубах или просто на улице, мучиться ревностью и желанием. Но теперь он переживал нечто совершенно другое.

– Валя, борись, преодолевай себя, – наставляла Кира Ипатьевна, вцепившись пальцами-крючками в рукав Валентина. – Это временный кризис, это свойственно творческой натуре.

– Все мы мечемся между унынием и опьянением успеха, – заявила старушка-веточка. – Нужно держать себя в руках.

– Ты сильный. Зачем повторять чужую судьбу? Ты получил признание, следует ценить… Помни, что великий Моцарт умер в забвении, в тридцать пять лет!

– Я ценю, – кивнул толстяк. – К черту опьянение… Выпьем за трезвость.

– Говорю тебе, не распускайся. Нужно работать, работать и работать…

– Всё на алтарь, – влез в разговор бородатый бас. – Живи для искусства, сукин ты сын, а не для брюха! Смирись, гордый человек!

– Мой организм отравлен искусством, нужны очистительные клизмы!..

Бородач захохотал. Между его крупных передних зубов застрял кусочек зелени с бутерброда.

– Ну что вы его уговариваете? Как будто мы секта, как будто мы его втягиваем, – возмутилась Ниночка. – Пусть отвечает за свои поступки.

– Да перестаньте, – усмехнулся кривой щекой сопровождавший ее мужчина, немолодой и неприметный. – Понятно же, пустая болтовня… Валька бросит выступать? Смешно! Наш вундеркинд две недели не протянет без цирка.

Он взял тарелку и с показным равнодушием начал поглощать салат. Другие гости последовали его примеру, продвигаясь к столу с закусками. Валентин поднял руку.

– Нет, подождите… Я не согласен. Я тоже хочу пояснить. Тебе, Анна, и тебе, Леонид, прежде всего. Это не шутки и не болтовня. Это взвешенное решение. Я серьезен как никогда… И на это есть причины. Дело в том, что… у меня рак прямой кишки.