***

Обратно мы шли долго. Торопиться уже бессмысленно — промокли до нитки, поэтому даже не пытались укрыться под кронами и смело шагали по лужам, притаившимся в траве. Что-то говорить тоже не было смысла — шум дождя и раскаты грома перекрывали все остальное.

Да и не хотелось говорить. Мы просто шли. Не торопясь. Будто решили солнечным деньком прогуляться в парке. Я держал Юлю за руку, и чувствовал, что ее до сих пор немного потряхивало, но она улыбалась. 

Мы были грязными, сырыми, измученными бегом по лесу, но такие счастливыми, что невозможно словами не передать. Не знаю как, но это глупое маленькое приключение сделало нас еще ближе. Будто мы какой-то рубеж прошли, после которого уже язык не поворачивался сказать, что у нас с ней все «просто так».

Виновница приключения маячила впереди. Ливень смыл с нее всю грязь, и она стала похожа на саму себя. Шла твердым шагом, сердито трясла головой, когда капли падали на уши и мекала, недовольно оглядываясь на нас. Будто это мы ее в лес затащи, и это ей пришлось спасать своих непутевых хозяев.

Что с нее взять. Коза и есть коза. Создание вредное и крайне неблагодарное.

Когда мы пришли к дому зверье тут же разбрелось по своим местам – коза в хлев, Бродский втиснулся под крыльцо, а мы направились в дом.

Я уже занес ногу чтобы ступить на крыльцо, как Юля вцепилась в меня и заставила обернуться.

— Чего?

Она молчала. Только смотрела на меня во все глаза, и от этого взгляда мурашки по коже побежали. Он будто проникал внутрь, в самое сердце. В то место куда раньше никому не было доступа.

— Ты чего? — я не узнавал свой голос. Глухой, будто через силу.

Юля улыбнулась, как-то скованно, даже немного испуганно, а потом шагнула ближе ко мне:

— Я так рада, что у меня закончился бензин.

Сначала я не понял, что она имела в виду, и даже хотел отпустить какую-то плоскую шуточку, но слова застряли в горле. В голубых глазах, которые казались прозрачными от дождя, светилось что-то такое, чему я не мог дать определения.

Она смотрела на меня так, будто открывалась вся, показывала саму себя подлинную, искреннюю. Ее взгляд говорил: вот она я, перед тобой. Без масок и прикрас. Настоящая.

Твоя.

Именно так. Моя. Несмотря ни на что, наплевав на условности и нелепую историю знакомства. Она просто отдавала себя в мои руки.

В груди заломило. Прямо за ребрами там, где бешено колотилось сердце.

Мне показалось, что она сейчас скажет что-то важное. Мне хотелось, чтобы она сказала.

Я не знал, что это за слова, но они повисли, между нами. Никто и звука не проронил, но они звенели, гудели, отголоском проходя по венам. Я чувствовал их кожей, чувствовал их в каплях дождя, видел во всполохах на небосводе.

Я шагнул к ней вплотную, пальцами приподнял подбородок и поцеловал.

У этого поцелуя был вкус дождя. Холодный, одновременно свежий и сладкий, дурманящий, как самое лучшее вино.

Юлины руки обвили мою шею, и когда я ее подхватил с земли, вынуждая обвить ногами мои бедра, с ее губ сорвался стон.

В дом мы так и не зашли. Прижав ее к шершавой стене, а в голове эхом продолжало стучать «моя».

— Ну ты как? — спросил у Юли утром, когда, разлепив глаза, мы не спешили вставать, а продолжали нежится в постели.  

За ночь дождь утих и теперь ласковое робкое солнце заглядывало к нам в окно, отбрасывая на стену причудливые блики.

— Все хорошо, — она поцеловала меня в губы и улеглась поудобнее на моем плече, — полночи мне снилось то, как я бегаю по лесу и ищу козу. Она у меня то в озере тонула, то в берлогу проваливалась, то в чаще застревала.