Не успел я заснуть, как послышались легкие шаги. В комнату тихо вошла Таня и села рядом со мной на кровать. Затаив дыхание, я ждал, что она станет делать дальше. Через минуту почувствовал, что ее рука пробирается к моему органу, который в ту же секунду пришел в боевую готовность. Легко проведя по нему пальцами, она встала и, сняв халат, под которым ничего не было, легла рядом со мной.

– Люби меня, мальчик, – шепнула она.

Ну я ведь не железный… Гормоны юного тела сорвали все мои стариковские барьеры. Когда я вошел в нее, Таня охнула и изо всех сил прижала меня к себе. А я уже ничего не соображал, меня несло по волнам наслаждения еще и еще.

Когда я кончил в третий раз, Таня рассмеялась.

– Молодец, – сказала она, накинула халат и ушла к себе.

Утром Таня разбудила меня в шесть часов, чтобы я успел до восьми сделать влажную уборку, и была не очень разговорчива. Про то, что между нами было ночью, не было сказано ни слова.

Когда я в девять утра пришел домой, мама во время завтрака подозрительно долго меня разглядывала и наконец спросила:

– Ты ведь сегодня вдвоем с Таней Федоровой работал?

– Да, мама.

– Ну и как работалось?

– Да как обычно, срочных больных не было. Я шил салфетки часа два, а потом пошел спать.

– И больше ничего?

– Мама, а почему ты так интересуешься? Я не понимаю.

Мама вдруг смутилась:

– Да нет, я просто так спрашиваю.

Все понятно. Я, наверное, не первый соблазненный. Что уж там случилось у Тани в жизни, я не знаю, но ее взгляд в бельевой и полные слез глаза я не забыл.

Сидя у окна рейсового автобуса, я вглядывался в дождливое серое утро, подъезжая к пригородам Энска. В памяти вставали картины прошедшего бурного лета. Июнь и июль слились в один поток зубрежки.

Я учил школьные предметы так, как никогда не учил ни в этой жизни, ни в прошлой. Конечно, я знал много, гораздо больше, чем мои одноклассники, да и наши учителя. Но школьные-то знания давно остались на задних полках моей памяти, поэтому приходилось тщательно изучать все снова. С моей практикой это давалось гораздо легче, но не избавляло от необходимости читать учебники.

И вот наступил знаменательный день. Исаак Наумович все-таки выбил мне разрешение на сдачу экзаменов экстерном. Не знаю, чего это ему стоило, но он свое обещание выполнил.

Для одноклассников известие о том, что я буду сдавать экзамены экстерном за десятый класс, стало настоящим шоком. Парни, показывая на меня, частенько крутили пальцем у виска, дескать, совсем с катушек Андреев съехал. А Аня устроила настоящую истерику, назвала меня предателем, сказала, что я ее только дразнил эти два месяца, а теперь оставляю одну.

Тем не менее время шло. В июне я попросил в больнице оставить мне два-три дежурства из-за напряженного графика в школе. Ночью во время последнего дежурства в комнату снова пришла Таня. Она всю ночь не давала мне уснуть, шептала:

– Пожалуйста, люби меня, мой мальчик, – и плакала.

А утром я случайно услышал разговор двух наших санитарок. Пелагея Игнатьевна тихо говорила своей сменщице:

– Танька-то Федорова совсем с ума сошла, второй раз дежурствами меняется. Я в первый раз в толк не взяла, а сейчас поняла – она из-за Дашкиного сынка. Это ж надо, с дитем связалась.

Ее собеседница так же тихо отвечала ей:

– Ты что же, Пелагея, совсем ничего не знаешь? У Таньки же в прошлом году жених погиб, он ее каждый день с цветами встречал, уже и к свадьбе готовились. Я когда этого Сережку-то увидела, чуть не ахнула. Ведь они почти как братья-близнецы, только этот помоложе.

– Ой, бедная, и как же она теперь будет, – дрогнувшим голосом сказала Пелагея Игнатьевна и заплакала.