Тревога натягивает нервы как струны.

– Милая, – улыбается Вистан, – у нас с твоим братом назревает серьёзный мужской разговор. А твои подружки, кажется, тебя уже заждались.

– Конечно, папуля, – в ответ улыбается Дианна, чмокая отца в щетинистую щёку. – Удачно вам поговорить.

И снова она оставляет брата одного с тираном, с чудовищем, с человеком, не знающим жалости.

Сестра выходит, закрывает за собой дверь. Снаружи остаются четверо мужчин. Балкон, до этого просторный и широкий, теперь будто бы сужается прямо на глазах Гая, заставляя его сердце трепетать от ужаса.

– Итак, – начинает Вистан. Тон его голоса спокоен. Это в нём и страшит в первую очередь. Непредсказуем, как сам дьявол. – Ты считаешь меня идиотом?

Гай сглатывает, но совершенно незаметно.

– О чём ты, отец? – хмурится он, выдавая искреннее замешательство.

Вистан подходит к перилам, делает глубокий вдох. Его идеально начищенные лаковые туфли блестят под лучами солнца.

– Ты принимаешь меня за идиота? – повторяет он. – Скажи мне, сын, принимаешь?

– Я не понимаю, о чём ты…

– Дочь Кормака не мертва.

И в этот момент мир вокруг сотрясается под гнётом слов из уст отца. Гай понимает: раз Вистан так уверенно это выдаёт, значит, он действительно знает.

– Эта паршивая девчонка не мертва, – снова говорит Вистан. – Скажи мне на милость, как так получилось?

Гай делает шаг назад. В детстве при подобном вскрытии обмана ему пришлось бы упасть перед отцом на колени, снять верхнюю одежду, подставить голую спину и смиренно получать свои наказания. И его сердце сжимается лишь от мыслей, что нечто подобное придётся повторить вновь.

– С чего ты взял? – спрашивает Гай, заставляя голос звучать чётко.

– Ты всё-таки принимаешь меня за идиота. Воспользовался моим отъездом в Лондон, посчитав, что это всё так легко уладится? Что я не узнаю?

Вистан поворачивает голову в сторону своих телохранителей и едва заметно кивает.

И следующее, что ощущается в конечностях, – проходящий по каждой клеточке разряд тока. Он настолько силён, что Гай теряет контроль над собственным телом, падая на пол и чувствуя, как под рёбрами неприятно закололо.

А потом – размытая фигура отца, двоих мужчин и темнота, окутавшая сознание.

Я разучилась считать и следить за временем. Мне некуда спешить, не нужно куда-то ехать, у меня нет возможности связаться с мамой и сказать, что я в порядке.

Меня это убивает.

Нейт сидит за столом напротив Моники и жуёт свой бургер. Я держу в руке свой. Они не позволяют мне голодать, требуют, чтобы поела, а я притворяюсь, будто собираюсь откусить хоть кусочек, а на самом деле жду удачного случая, чтобы спрятать бургер и сделать вид, что съела его.

И всё могло бы проходить по старому сценарию: голос Нейта и хихиканье Моники над его шутками нарушали бы тишину небольшой деревянной комнаты, я бы сидела, уставившись в одну точку, неспособная думать ни о чём другом, кроме как о папе…

Но всё имеет свойство меняться.

Тишину пронзает громкий треск стекла. Я успеваю увидеть, как окно, находящееся возле двери, разлетается вдребезги, как что-то небольшое падает возле стола, а затем комната начинает заполняться дымом. Но я не успеваю сделать ничего другого, как вдруг Нейт молниеносно бросается ко мне, хватая за руку и прижимая к полу.

– Не вдыхай дым! – громко говорит он. – Задержи дыхание!

Я растеряна, но послушно набираю в лёгкие воздуха и испуганно дрожу, не понимая, что происходит. Моника вжимается в угол, среагировав ничуть не хуже своего парня. На её лице нет страха, лишь лёгкое волнение, как перед не особо важным экзаменом в школе.