Однажды во время моего визита в одну из европейских стран друзья показали мне документальный фильм о королевской семье. Принцессе не разрешалось гулять одной по улице, и я подумал: «Прямо как мне».

Я тоже член королевской семьи, потомственный принц Дхармы. Какая одержимость заставила меня провести первую ночь ретрита в этом душном поезде? Я могу сойти и купить билет в первый класс… Хотя это довольно глупая мысль… Мне нужно научиться справляться с дискомфортом.

В соответствии с традицией, когда ребенка признают тулку, о нем начинают заботиться, как о птенце, пристально наблюдая за ним, даже когда его мать улетает. В те месяцы, которые я проводил в Нубри, я ускользал из дома, чтобы исследовать соседние пещеры или играть с другими детьми. Каким-то образом моя бабушка всегда знала, где меня найти. Я никогда не готовил еду, не убирал комнату и не стирал одежду. Образование тулку сосредоточено на интенсивной тренировке, призванной развить способности к духовному пробуждению. Если бы мне пришлось начать все заново, я выбрал бы точно такой же путь. За последние пару часов моя тренировка не раз спасала меня, хотя по ее же причине мои жизненные навыки были развиты не больше, чем у декоративной ручной собачонки.

Я услышал о смерти и непостоянстве задолго до того, как попал в монастырь в возрасте одиннадцати лет. Традиционная тибетская культура так тесно сплетена с буддийскими ценностями, что детей начинают рано знакомить с реальностью, особенно если ребенок растет, как это было в моем случае, в семье практикующих. Скажем, вы плачете, потому что брат вас ударил или друг отобрал игрушку. Вам могут сказать: «Чива митакпа! Непостоянство и смерть! Не будь таким идиотом. Если не будешь размышлять о непостоянстве и смерти, твоя жизнь всегда будет бессмысленной!» Наверное, это можно сравнить с тем, как родители на Западе говорят ребенку: «Слезами горю не поможешь». Однако в Тибете непостоянство и смерть использовались как мерило того, что действительно важно.

Однажды на рынке в Катманду я увидел красный велосипед. Я не мог оторвать от него глаз, и он припарковался в моей голове. «Чива митакпа, – сказал мне отец. – Эта игрушка распадется на части, она умрет. Так крепко хвататься за объект, который непрочен, подобно попыткам удержать воздух в руках. Это не принесет тебе настоящего счастья».

Я понимал, что игрушка не вечна, но ко мне это не имело никакого отношения. Мне хотелось вырасти большим и сильным, как старшие братья, но «вырасти» вовсе не значило «состариться». Я был уверен: не только мое тело никогда не умрет, но и мое представление о себе не изменится. Я просто стану взрослым Мингьюром Ринпоче. Я считал, что формирование отдельной личности – это процесс затвердевания; как мокрая глина, мой размер и форма изменятся, но это не повлияет на мое сущностное, реальное «я», пусть я и не имел ни малейшего понятия, что это такое. Даже несмотря на то что наши машины разбиваются, компьютеры ломаются, домашние питомцы и члены семьи умирают, мы не способны применить факт непостоянства к самим себе.

«Отпусти эту игрушку. Не цепляйся за нее, – сказал мне отец. – Когда мы цепляемся за вещи, которые не вечны, – будь то игрушки, любимая еда, особенно дорогие нам друзья или места, – мы тратим свою жизнь впустую».

«Я не трачу свою жизнь впустую, – отвечал я отцу в своем воображении. – Я не цепляюсь за роль монаха, тулку, учителя или настоятеля – хотя кажется, что эти роли наделены своей собственной жизненной силой, отдельной от моих устремлений. Я уже знаю их сущностную пустотность. Я знаю, что они не вечные, не основательные и что они не существуют независимо от всего остального. Но про велосипед я такого не знал».