Возникнув в древних централизованных странах Востока как храмовое, кастовое знание, не поддающееся проверке общественной практикой, а подгоняющей общественную практику в соответствии со своими догматами, наука сразу была замкнутой элитарной структурой, обслуживающей, прежде всего, власть, и работающей, получающей результаты и делающей открытия в интересах власти. Ситуация несколько изменилась, когда наука появилась в греческих городах-полисах. Тогда взаимодействие многих государств-полисов приводило к взаимодействию ученых, возникновению открытой дискуссии и появлению конкуренции гипотез и теорий. Однако и тут, заметим, образцом для подражания был Пифагор и его система закрытого знания, доступного только для посвященных с клятвой молчания даже под угрозой смерти. Даже демократическое политическое устройство большинства греческих государств не привело к отказу античных ученых от кастовости. Аристотель в книге «О пифагорейской философии» сообщает, что Пифагор делил все живые одушевленные существа на три вида: бог, человек и пифагорейцы. И это на века определило самосознание ученых. В римскую эпоху такая организация научных сообществ не претерпела изменений, так как основывалась на достижениях греческой теоретической науки.

Наука Средневековья также развивалась по модели кастовости, закрытости. На протяжении столетий возникали тайные научные общества, именовавшие себя невидимыми братствами посвященных, а свои знания и достижения они окутывали мистическими одеждами магической терминологии. Эти братства алхимиков, иллюминатов, розенкрейцеров, каббалистов и многие другие действительно самоотверженно работали, делали открытия, многие из которых потом применялись на практике и, конечно, прежде всего, в интересах властных структур. Кроме того, сами эти общества были закрыты друг для друга, даже если они находились в стенах одного университета. Они чувствовали себя невидимым братством единомышленников, приобщенным к тайным знаниям, хранящим и развивающим эти знания.

Такова одна из клятв розенкрейцеров, как она изложена в книге крупнейшего исследователя герметической науки Ф. Йейтс «Розенкрейцеровское просвещение» [5]. Как видим, пифагорейская клятва молчания продолжала действовать.

Резкое изменение ситуации произошло после падения Византийской империи, когда в Европу, и прежде всего в Рим, хлынул поток беженцев от османского исламизма, который привез огромное количество научных трудов античных авторов, перевод которых дал импульс сначала рефлексии, а затем и исследованиям, которые не сразу, но постепенно начали менять структуру науки. Насколько даже в XVII в. ученые были уверены в существовании тайных магических знаний, содержавшихся в древних рукописях, показывает тот факт, что Исаак Ньютон первоначально был ярым адептом алхимии, искал философский камень и эликсир бессмертия так настойчиво, продолжительно и упорно, что, в конце концов, отравился парами ртути до такой степени, что у него появились галлюцинации, он долго болел, к счастью, не умер, а стал одним из отцов – основателей классического естествознания. Тем не менее он входил в невидимое братство розенкрейцеров, которое затем преобразовалось в Королевское научное общество.

Прежде всего, наука стала избавляться от магических одежд в виде схоластической философско-магической латинской терминологии и переходить на язык математики. При помощи математики наука перешла на общепонятный научному сообществу язык формул, который вытеснил латынь, но ни Ньютон, ни Декарт, ни Кеплер, ни Лейбниц, ни многие другие гиганты научной мысли XVII в., которые способствовали этому поистине революционному переходу, не связывали науку с прогрессом. Такого понятия и такого понимания еще не было. А наука была.