Я без стука толкнул деревянную дверь с табличкой: «Директор. Проскурин Г. И.» Директор сидел за своим рабочим столом, разбирал какие-то папки. Он удивленно вскинул голову на скрип петель, а увидев меня, поджал губы и отложил бумаги в сторону.

— Дё-ёмин, — произнес он мою фамилию на манер самого гнусного ругательства.

— Здравствуйте, Глеб Иванович, — поздоровался я без всякой интонации.

После сих приветствий последовал осмотр: глаза директора прошлись по мне, словно рентгеновские лучи, затем он хмыкнул и указал на стул напротив его стола.

— Что ж, садись, — сухо произнес Проскурин, и я впервые понял, почему его все так боялись. Щупленький невысокий мужчина преклонного возраста, но всегда так спокоен и сдержан, что совершенно невозможно определить, что у него на уме. Директор откинулся на спинку своего стула и сложил пальцы рук домиком, при этом не прекращая сверлить меня взглядом. — Сам пожаловал или прислали? — поинтересовался он.

Можно подумать, я бы пришел сюда по доброй воле. Я уже вообще проклял себя за то, что так добросовестно бежал в школу, хотя и проспал. Надо было сказаться больным и не высовывать из дома носа. Хоть выспался бы…

— Маргарита Сергеевна прислала, — признался я. Раз уж пришел, смысла врать и изворачиваться не было.

— И за что же? — Мне показалось, что в его прищуренных глазах промелькнули веселые искорки.

Что ж, может, еще и пронесет, раз директор в хорошем настроении?

Я сделал честные глаза и выдал:

— Не знаю, я ей не нравлюсь.

Губы Проскурина тронула улыбка — редкостное явление, и я окончательно приободрился. Может, и правда пронесет?

— И дело в личной антипатии, а не в твоем неподобающем внешнем виде и опоздании?

Черт, ладно он сразу заметил, что я не в форме, но про опоздание-то откуда узнал?

— Думаю, одно другого не исключает, — вздохнув, философски признал я.

— Дёмин, Дёмин, — протянул директор. — Андрей. — Я удивленно вскинул брови. По имени меня в школе звали редко — в фамилию им удавалось вкладывать больше ругательной интонации. — Завтра последний звонок, а ты ведешь себя совершенно так же, как и в первом классе.

Неправда. В первом классе я боялся этого кабинета.

Но я благоразумно промолчал.

— Ты знаешь, что такое последний звонок? — вдруг спросил он.

На самом деле я думал, что последний звонок — это огромное сборище людей, на котором принято лить слезы и прощаться, петь дифирамбы и лицемерить, будто это действительно последняя встреча учителей с учениками, а не временное перемирие перед тем, как встретиться на «тропе войны» — на экзаменах.

Ясное дело, такой ответ директора бы не удовлетворил.

— Великое таинство? — ляпнул я первое, что пришло в голову.

Глеб Иванович хмыкнул.

— Что ж, можно назвать и так. Это важный момент для каждого ученика, а в тебе я осознания этой важности не чувствую.

— Может, я нечувствительный?.. — И быстро прикусил язык под его тяжелым взглядом.

— Зал еще не украшен, — сказал директор. — Так что этим ты и займешься.

Я задохнулся от возмущения. Украшением актового зала всегда занимаются младшие классы, но уж точно не выпускники. Что прикажете мне делать среди этих малолеток? Вырезать с ними колокольчики из гофрированной бумаги?

Видимо, по моему лицу все было ясно, потому что Глеб Иванович сделался совершенно довольным.

— Можешь считать, что тебя отправляют на исправительные работы, — подытожил он. — Я думаю, это лучший вариант, чем снова вызывать в школу твою маму.

Я скривился. Нет уж, увольте, от мамы мне еще дома достанется по первое число за испорченную фотографию.