Я кивнул, ерзая на месте. Мне до безумия хотелось встать с этого стула. Все мои конечности хотели прийти в движение. Казалось, что даже моя попа уже затекла.

Мама часто шутила, что у меня шило в заднице. Вероятно, это правда. 

– Пойдем. Прогуляемся до магазина, а на обратном пути побежим наперегонки. Но потом ты закончишь свою работу, договорились? – подмигнул папа, когда я уже подскочил со своего места. 

Я перекатываюсь на другую сторону кровати. Она холодная и остужает мою разгоряченную кожу. Дыхание становится прерывистым, как и всегда, когда во сне меня посещает отец. Глаза не хотят открываться. Сон не желает уходить, снова и снова затягивая в свою кинопленку, состоящую из вспышек воспоминаний.

– Натаниэль, прекрати истерику. 

Я не мог, просто не мог замолчать. Папа смотрел на меня, как на дикое животное. Наверное, им я и являлся, когда катался по полу в слезах, бился головой об плитку, выгибаясь в пояснице так сильно, что сводило мышцы. Мне просто хотелось кричать, чтобы выплеснуть все эмоции, которые постоянно пульсировали у меня под кожей. 

– Детка, тебе уже семь лет, нельзя так себя вести. – Мама обошла папу и присела рядом со мной. Она осторожно протянула руку, словно боялась, что я на нее наброшусь. И мне действительно этого хотелось. Я хотел укусить ее, но не понимал почему. – Мы любим тебя. Вставай скорее, нам пора в школу, а ты даже не позавтракал.

Я вспомнил почему начал кататься по полу.  Меня раздражала овсянка. Она была склизкой, неприятной и вызывала рвоту. Так же, как и сырое мясо, на которое я боялся даже смотреть, не говоря о том, чтобы прикоснуться. 

– Натаниэль, сынок, пожалуйста, мы опаздываем. – Папа присел рядом с мамой, смотря на меня с мольбой. – Возьми себя в руки, ты мужчина. 

Я снова предпринимаю попытку прорваться сквозь красочные и реалистичные сновидения. Ничего не выходит. У меня никогда не получается прогнать отца с первого раза. Он возвращается и возвращается, будто хочет мне что-то сказать. Как жаль, что слова отца – последнее, что я хочу услышать или увидеть, ведь его поступок меня оглушил и ослепил.

Я зажал уши, потому что в них до сих пор стоял гул. Кровь. Кровь. Кровь. Ненавижу кровь. Но ее так много. На моих руках. На столе. Я в панике провел по лицу, поздно осознавая, что теперь и на нем тоже останется кровь. Металлический запах пробрался в дыхательные пути. Меня вырвало. Я снова начал кричать:

– Мама, скорее, пожалуйста! 

Я вопил снова и снова… пока не осип и не потерял сознание в океане крови. Мне больше никогда не хотелось открывать глаза.

Я подрываюсь с кровати как ужаленный, все еще крепко жмуря глаза. Это сон. Просто сон. Я могу открыть глаза.

– Папочка.

Мои веки распахиваются как по команде. Этот голос всегда может за долю секунды привести меня в состояние повышенной готовности. Я привык к своим ночным кошмарам, они являются не более, чем красочным кинофильмом.

– Папочка, пить.

Зрение фокусируется, стараясь разглядеть в темноте комнаты маленькую фигуру. Хоуп стоит в дверном проеме, зевая во весь рот и почесывая затылок.

– Сейчас, Одуванчик.

 Я встаю с кровати и приближаюсь к ней. Она еле стоит на ногах, потому что засыпает на ходу. Подхватив ее на руки, плетусь на кухню.

Вся квартира, за исключением моей спальни, освещается лунным светом. Он исходит не от настоящей Луны, обитающей на небе, а от локального освещения. Светодиоды расположены в виде полумесяцев на стыках потолка и стен коридора, превращая его в какой-то путь рок-звезды на сцену. На кухне и совмещенной с ней гостиной установлено несколько бра с рассеивателями в виде цветов. Все это своего рода ночники, чтобы Хоуп или я не врезались спросонья в какую-нибудь стену. Ну и яркий свет не самым лучшим образом влияет на ребенка, который просыпается каждую долбаную ночь, чтобы… не знаю что.