Марк попытался пройти незамеченным за спиной Генриха. Но тот обернулся, схватил мальчишку и брызнул в лицо слюной:

– Опять ты, мелкий Шуман! Что здесь делаешь?

– Здесь интересно.

– Подсматриваешь! – Генрих с силой выкрутил пацану ухо так, что тому пришлось подняться на цыпочки.

– Отпустите, – заныл Марк.

– Меня отец постоянно колотил, а тебя жалеет, болван.

Фоглер швырнул мальчишку на пол. Марк сжался, закрылся руками. Вид беспомощного ребенка успокоил настройщика. Без объяснения мастера и долгого обучения семейный секрет узнать невозможно. Тем более малолетке.

Для профилактики Генрих припугнул пацана штиммхорном:

– Еще раз застану – глаз выколю!

Марк выскочил из помещения, перевел дух. Глаз потерять жалко, но видеть – не главное. Главное – слышать работу настройщика. Он потрогал горящее ухо. Звенит от боли и хуже слышит. Ерунда, это пройдет! Пережитый страх лишь укрепил его интерес к заветной тайне.

Марк выглянул в концертный зал. Отец уже покинул сцену. Безмолвная публика постепенно отходила от благородного транса. Зрители поднимались из кресел с просветленными лицами, получив заряд душевной энергии и желания творить. Все чувствовали себя окрыленными. Кроме одного.

Вот этот плешивый невысокий дядя почти без шеи чем-то недоволен. Он получил свою порцию Вдохновения, но уже жаждет следующей. Деловитым шагом направился к господину Хартману. Улыбчивый атташе по культуре привычно обходил гостей, рассыпался в комплиментах, договаривался о деловых встречах.

Недовольный гость одернул немца и потребовал познакомить с исполнителем:

– Куда исчез музыкант? Где органист?

– Господин Сосновский, следующий концерт через три месяца. Вы получите приглашение.

– Три месяца – это бесконечность.

– Вам что-то не понравилось?

– Всё замечательно, но вдохновение схлынет через три недели. Мне мало! Мне надо чаще!

– Ordnung muss sein! Орднунг мусс зайн! – резко ответил Хартман и позвал балерину Воланскую. – Майя! Уймите вашего протеже.

Расплывшаяся в сладкой улыбке балерина дернула Сосновского за рукав, отвела в сторону и зашипела:

– Не позорьте меня, Борис Абрамович.

– Что он сказал?

– А вы не поняли? Порядок превыше всего!

– У немцев свои порядки, а у нас… – Сосновский клянчил, как капризный ребенок: – Я хочу такой концерт ежемесячно. Вы знаете органиста? Я сниму зал, заплачу!

– Музыкант кто-то из немцев, я его не знаю. Но есть наши органисты, не хуже.

– Кто лучший?

– Гарри Гомберг, конечно.

– Познакомьте меня с ним.

– А вы настырный, как такому откажешь. – Балерина загадочно улыбнулась.

Борис Абрамович любил женщин. Его привлекали молодые и ухоженные женщины. Прославленная балерина могла похвастаться только вторым качеством. Сосновский знал, что Воланскую выживают из Большого театра, а она не может жить без сцены. Чтобы оставаться с ней в друзьях, но не давать ложной надежды на большее, бизнесмен пообещал спонсировать постановку балета для опальной примы.

Марк поспешил в гримерку к отцу. Санат уже переоделся и протянул сыну варежки, снятые с батареи.

– Рукавицы высохли. Нам пора. И шапку как следует натяни! Простудишься, мама тебя в Москву не отпустит. И мне попадет.

Ночная улица встретила мальчика усилившимся морозом. Снег под ногами трещал еще звонче. Равномерный приятный хруст помогал Марку осмысливать и запоминать манипуляции настройщика, подслушанные сегодня. Управлять звуком – это страшно интересно!