– Настоящая красавица. – Дядюшка приходит наконец в себя. – Екатерина, ты умеешь танцевать, петь, играть на лютне?

– Да, милорд.

– Читать, писать – по-английски, по-французски, на латыни?

В отчаянии смотрю на бабушку. Всем известно – я чудовищно глупа. Настолько глупа, что даже не знаю, скрывать это или нет.

– Зачем девочке такие познания? – спрашивает бабушка. – Королева ведь говорит только по-голландски.

– По-немецки. Но королю нравятся образованные женщины.

– Он уже обжегся однажды, – улыбается герцогиня. – А эта Сеймур отнюдь не была великим мыслителем. Кажется, королю надоели философские споры с женами. Сами-то вы любите образованных дам?

Он только фыркнул. Всему свету известно – они с женой давным-давно живут врозь и ненавидят друг друга.

– Главное, она понравится королеве и всему двору, – решает дядя. – Екатерина, ты станешь фрейлиной новой королевы.

Я радостно улыбаюсь.

– Ты рада?

– Да, милорд. И очень вам благодарна. – Не забыла поблагодарить!

– Не опозорь семью, – объявляет он торжественно. – Твоя бабушка считает, что ты хорошая девочка, умеешь себя вести. Ты уж постарайся, не подведи нас.

Киваю. На бабушку не смотрю – уж она-то наслышана о Генри Мэноксе. И с Фрэнсисом однажды застукала – моя рука у него в штанах, на шее засос. Бабушка мне такую пощечину отвесила, что в ушах зазвенело, обозвала дурой и потаскухой. И на Рождество опять предупреждала: «Не связывайся ты с ним».

– На тебя будут обращать внимание мужчины, – продолжает дядюшка.

А то я мужчин не видала! Покосилась на бабушку, она ласково улыбается.

– Запомни: доброе имя важнее всего. Незапятнанная честь. Любой недостойный тебя слух – имей в виду, до меня все доходит – живо отправишься обратно, даже не сюда, а в деревню, в Хоршем. Там навсегда и останешься. Поняла?

– Да, милорд, – шепчу я испуганно. – Обещаю.

– При дворе ты ежедневно будешь у меня на глазах.

Что-то мне туда уже не очень хочется!

– Время от времени я буду посылать за тобой – расскажешь, как твои успехи у королевы, всякое такое. С другими будь осторожна, лишнего не болтай. Держи глаза открытыми, а рот – закрытым. Слушайся нашу родственницу Джейн Болейн, она тоже служит королеве. Постарайся быть ближе к королеве, стань ее маленьким другом. Покровительство государя – путь к богатству.

– Да, милорд.

– Еще одно.

– Да, дядя?

– Скромность, Екатерина. Это главное украшение женщины.

Приседаю в реверансе, глаза опущены долу, скромна, как монашка.

Бабушка смеется, – похоже, она так не думает. Да и дядюшка улыбается.

– Уверяю тебя, это так. Можешь идти.

Еще один реверанс – и я вылетаю из комнаты, пока он еще чего-нибудь не наговорил. Я-то стремилась ко двору, потому что там танцы и кавалеры, а получается, это служба.

– Что он сказал? Что сказал? – Девчонки в зале жаждут новостей.

– Буду фрейлиной! – ликую я. – Новые наряды, каждый вечер танцы, дядя сказал – я красивее всех в королевской свите. И вас больше никогда не увижу!

Кале, декабрь 1539 года

Погода на Английском море, благодарение Богу, наконец-то установилась. Напрасно я надеялась на письма, за долгие дни ожидания переправы никто мне не написал. Матушка не скучает по мне, но могла бы прислать хоть пару советов. Амелия, в надежде на визит в Англию, тоже могла бы не поскупиться на сестринские пожелания. Мне самой смешно – до чего же тяжело на душе, если мечтаю о письме от Амелии.

Но уж в брате я была уверена – напишет непременно. Он так и не смягчился, даже во время долгой подготовки к отъезду наши отношения оставались неизменными – я до смерти его боюсь и ненавижу, а его душит невысказанный гнев. Он мог бы поручить мне какие-нибудь дела при английском дворе, должна же я представлять интересы нашей страны! Но здесь я увидела господ из Клеве. Несомненно, он писал им. Видно, решил, что я не гожусь для его поручений. Мог хотя бы напомнить о правилах поведения. Брат властвовал надо мной всю жизнь, неужели он просто так меня отпустит? Но похоже, я все-таки освободилась. Вместо радости меня охватывает смущение. Странно все-таки, покинуть свою семью без единого доброго пожелания.