Танков не увернулся – просто не смог понять в какой момент трясущаяся осиновым листком Агата, неловкая и неповоротливая из-за пуза, успела схватиться за блюдо, и запустить так, что едва со стулом не перевернуло.

А Агата не успокаивалась. Злилась, метала глазами молнии, искала глазами нож, почему-то забыв, что они все лежат в тумбочке, в банке из-под лечо.

Никогда! Никогда ей больше не приходилось сталкиваться с такими мразями!. Никогда Агата и подумать не могла, что ее ненависть к этому человеку обратиться желанием убить.

– Мне приказать тебя пристрелить, как бешеную собаку? – холодно спросил Танков. На его лице, куда попала миска, появилась припухлость, грозящая налиться синяком.

Агата вздрогнул, застыла и обернулась к нему, чувствуя, как ноги вдруг стали отниматься. Это была не угроза, а настоящий вопрос. Вопрос насильника и убийцы, у которого были все рычаги, способные избежать наказания за содеянное.

Танков резко встал – Агата, отступив, осела на край кровати.

Слез не было, только сухость, жгущая глаза, и непонятный привкус горечи во рту.

Агата тяжело дышала, старался унять дрожь в руках в теле. Она смотрела на Егора, боясь отвести взор. Опасаясь что, стоит ей моргнуть, и он кинется вперед, чтобы ее придушить.

– Не пропадай, Агата, – не то посоветовал, не то приказал Егор, и вдруг вышел из комнаты, закрывая хлипкую гостиничную дверь с оглушающим хлопком.

8. Глава 8

Что такое в сущности, девять месяцев? Для молодежи – одно мгновение, для стариков – целый век. А для беременных? Казалось бы – только вчера была двадцать третья неделя, а сегодня уже тридцать седьмая. Только вчера ты жаловался, что живот очень большой, а сегодня ты понимаешь, насколько больше он может быть. Только вчера тебя тошнило от всего, что можно увидеть, а сегодня ты с аппетитом смотришь на торты и жареных омаров.

Агата не смогла бы сказать, в какой момент долго тянущиеся девять месяцев сделали прыжок вперед. Так же не смогла бы сказать, в какой момент начались странные короткие приступы боли, от которых она застывала на одном месте посреди улицы или утром, на прогулке в парке. Теперь ребенок шевелился постоянно, переворачиваясь, пинаясь, булькая.

– Это поясничная схваткообразная боль, – успокаивала себя Агата полушепотом. – Признак приближающихся родов.

Однако отчего-то в такие моменты она вспоминала слова Танкова «Не пропадай, Агата», звучащие в голове набатом, и судорожно цеплялась за все, что попадалось под руку.

Было до безумия страшно. Агата боялась, что из-за этого страха она родит раньше времени.

Каждый раз, когда появлялась тянущая боль, она боялась, что у нее отойдут воды. Она ждала их, просыпаясь по утрам, засыпая вечерами, вскакивая и проверяя ночью, сухи ли простыни. Она знала, что срок еще не достаточен, однако помнила и то, что гинеколог рассказывала о преждевременных родах. Тогда без помощи медиков ребенок не выживет, и именно этого она боялась больше всего.

Какое-то время, после прихода Танкова Агата думала, что возненавидит еще не рожденного младенца. По крайней мере, чувство тошноты при мысли, что она забеременела после того, что сотворил с ней Егор, не покидало ее.

Она боялась выходить из дома. Если же делала это – нужно бывать хоть иногда на свежем воздухе! – то все время оглядывалась.

Пытаясь успокоиться и хоть как-то занять мечущиеся мысли, она купила картину по номерам и стала рисовать. Удивительно, что запах красок не раздражал чувствительный нос.

Благодаря рисованию она смогла привести мысли в порядок, и окончательно убедилась, что не может ненавидеть сына. Его отца – да. Секс между ними – да. А самого ребенка – нет. От этого простого понимания ей стало легче и сердце, нервно екающее в груди и царапающее ребра, наконец, успокоилось.