Отмирание владельческой общины, возникновение общины государственной, а с этим – очередной передел земель, произошли вследствие действия нескольких обстоятельств. Во-первых, так как отныне подать взималась с конкретного лица, каждый плательщик должен был получить достаточный участок земли, используя который он мог бы исполнять свои податные обязанности. Во-вторых, по мере увеличения численности членов общины возникла необходимость в переделе земли, что и осуществлялось относительно легко, поскольку земля принадлежала либо казне, либо частному лицу, а крестьяне признавались лишь временными владельцами, прикрепленными к земле с целью содержания государства (землевладельца). В-третьих, с введением подушной подати, для упрощения передела и взимания тягла села начали укрупняться, а мелкие деревни и хутора – исчезать, стираться. Как писал Чичерин, “теперь уже мы не видим разбросанных деревень, везде лежат большие села, окруженные широкими, пустынными полями”^>19.

В то же время подобные трансформации если и отразились на экономическом менталитете русских, то несущественно: как и прежде, наши предки воспринимали права собственности в первую очередь через результат вложенного труда, никуда не исчез общинный порядок бытия, а патернализм оставался основой отношений между народом и властью.

Вот как выглядело перелицевание общины из владельческой в государственную через призму нормотворческих новаций. В 1754 г. государственная межевая инструкция предписала возвратить земли, отчужденные после смерти их владельцев людьми, не положенными в подушный оклад, и утвердить продажи земель между посадскими людьми и крестьянами. Межевая инструкция 1766 г. ввела запрет на любую продажу и отчуждение земель, хотя прежние приобретения посадских людей остались в силе. В 1775 г. черносошные крестьяне вместе с другими поступили под начало казенных палат. Наконец, в конце XVIII в. государство окончательно утвердило внутреннее управление общин, на примере Екатеринославской губернии выглядевшее так: в селении более тысячи дворов учреждался сельский старшина, на каждые пятьсот дворов – сельский староста, двое разборщиков и сборщик податей, причем старшин и старост положено было выбирать через три года, разборщиков и сборщика – ежегодно. Выбирать можно было только чиновного человека или селянина не моложе 25 лет, владеющего в селе двором или землей, женатого, имеющего детей, не замеченного в подозрениях и пороках. Для исполнения полицейских функций на каждые сто дворов учреждались сотские, а на каждые десять дворов – десятские (нечто подобное за столетия до этого наблюдалось в вольных Новгороде и Пскове). Община могла распоряжаться бесхозными дворами, пашнями, сенокосами, сдавать пустующие земельные участки в аренду, привлекать новых поселенцев, меняться земельными участками с соседями или выкупать их, наконец, защищать свои земли от посягательств сторонних лиц, в том числе при помощи подачи челобитных. Общине также дозволялось иметь свою казну, избу и писаря, нанимать сторожей и пастухов, исключать прежних и включать новых членов. Община стала частью подчиненной государству русской системы местного самоуправления.

Как видно, община, став государственной, вместе с тем не утратила черт вечевого демократического института. Однако в отличие от общины семья на Руси вплоть до XX в. оставалась институтом патриархальным, где ни о какой демократии речи не шло и где всевластным правителем был большак – старший из активных и здоровых мужчин. К слову, у многих иностранных исследователей истории общественно-политического быта России по мере знакомства с русской ментальностью возникал когнитивный диссонанс (познавательное несоответствие): с одной стороны, налицо были элементы демократии при управлении общиной, с другой – незыблемой традицией оставался жесткий внутрисемейный патриархат.