Пожилой купец присмирел.

– Сочинитель? – переспросил он. – Который?

– А вот энтот, что нос-то набалдашником и один глаз на вас косит. Здесь этих сочинителев – что собак нерезаных!

– Вот дурак-то! – шептал актер, отходя в сторону.

Пожилой купец чесал затылок, посматривая в угол на сочинителя, и что-то соображал. Минуты через две он вынул из бумажника десятирублевую бумажку и, скомкав ее, понес в угол к смотрящему на него во все глаза пожилому мужчине.

– Бери отступного, господин сочинитель, а только нас не трожь, – сказал он, суя ему в руку деньги.

– Позвольте, что вам угодно? В чем дело? – недоумевал тот и спрятал руки за спину.

– Бери, коли дают! Ведь ты сочинитель? – спросил его пожилой купец.

– Ошибаетесь-с. Я титулярный советник! Восемнадцать лет верой и правдой служу! – обидчиво отвечал мужчина и, обернувшись к купцу спиной, стал уходить.

Проживающий у себя на даче меняла Рыбоплесов, охотник до кур, задумал у себя устроить в одно из воскресений петуший бой. Дело сначала для чего-то держалось в тайне, но дворник разболтал по соседям, вследствие чего в назначенный день перед дачей-особняком, где проживал меняла, сновали дачники и заглядывали в решетку сада. В саду ничего не было видно, только желто-лимонного цвета безбородый меняла время от времени выходил на балкон и злобно улыбался на заглядывавшую в его сад публику. Среди публики были и дамы. Некоторые лорнировали менялу и говорили:

– Совсем обезьяна!

– Катичка, вышла бы ты за него замуж? – спрашивала молоденькая девушка в малороссийском костюме другую девушку в синем сарафане.

– Ни за что на свете!

– Ну а ежели бы он тебя силой похитил и запер в необитаемом замке?

– Я отказалась бы от пищи и умерла с голоду. Не только что за него, но даже и за нашего учителя музыки Карла Богданыча не вышла бы, – прибавила девушка.

У ворот дачи стоял дворник и смотрел вдоль по дороге, ожидая гостей менялы. К нему подошла пожилая набеленная дама с взбитыми волосами, сунула ему в руку пятиалтынный и спросила:

– Скажи, любезный, что за женщины с этим менялой вместе живут? Жены это его?

– Нет, тетки-с. У них, по их меняльной вере, жен не полагается. Теперича, ежели прежде у кого и была жена, и та теткой делается, – рассказывает дворник.

– Мерси, – протягивает дама. – Ах да! – спохватилась она. – Правда, что они мяса никогда не едят?

– Сами не жрут-с, ну a петухов перед боем и сырой говядиной кормят, и водкой поят. Сегодня, верите ли, даже жалости подобно: купили сороковку и давай петухам в глотку вливать. Гляжу и думаю: чем бы зря в птицу вино травить, дали бы дворнику. Так нет, не дают. Таких жадных для постороннего человека поискать!..

– Мерси еще раз.

Дама отошла от дворника, но к нему подбежал лакей без фуражки и с пустой бутылкой в руках.

– Я вот теперь в лавочку, а ужо как петуший-то бой начнется, ты пусти меня посмотреть.

– Пущать, которые ежели не бабьеголосого согласия, никого не велено, а ты забеги к нам с задов да на забор и залезай. Там и посейчас ребятишки сидят. Все увидишь.

– Ладно. Бутылка пива за мной! – крикнул лакей и пустился бежать, подбрасывая на бегу медный пятак и снова ловя его.

Между тем к калитке дачи подъехала извозчичья крытая пролетка с двумя менялами: старым и молодым.

– Печешь ли пирог-то для гостей, Пантелей Селиверстыч? – крикнул пискливым голосом старый меняла, завидя на балконе хозяина, и начал рассчитываться с извозчиком.

– Пеку, пеку! Так из печи вон и лезет! Милости просим! – любезно откликнулся хозяин.

Слез с линейки и молодой меняла и вынул стоявшую в ногах обвязанную тряпицами корзину. Тряпица заметно шевелилась.