– был ответ.

– Гм… Са? Воля са?[36] Такой зверь?

Николай Иванович сложил из пальцев рук зайца с ушками и лапками и пошевелил пальцами.

– Oui, oui monsieur… – утвердительно кивнула горничная, рассмеявшись.

– Заяц! – торжествующе воскликнул Николай Иванович. – Ну, зайца я не буду есть, я знаю его вкус.

И он отодвинул от себя сотейник, кивнул горничной, чтоб та убирала его.

– Соте из зайца очень вкусное кушанье, монсье. Напрасно вы его не кушаете, – сказала горничная, прибирая блюдо.

Услыша от нее раз сказанное французское слово «льевр», Глафира Семеновна сама воскликнула:

– Льевр, льевр! Теперь я вспомнила, что «льевр» – заяц! Нас учили.

– Ну вот видишь…

Николай Иванович налил себе в стакан остатки вина и выпил его, как бы вознаграждая себя за труд разгадывания кушанья.

Супруга взглянула на пустую бутылку и покачала головой.

Подали сыр и фрукты.

Лишь только супруги вышли после завтрака из столовой и стали подниматься к себе в комнату во второй этаж, как их догнала горничная и сообщила им, что с ними желает говорить «мадам ля проприетер», то есть хозяйка гостиницы.

– Что такое у ней стряслось? – воскликнул Николай Иванович. – Неужели опять пансион?

Но хозяйка стояла уже тут. Это была пожилая женщина в кружевном фаншоне на голове, с крендельками черных с проседью волос на висках. Она приседала перед супругами, спрашивала, как им понравился завтрак, и супруги опять услышали в ее речи слово «пансион».

– Тьфу ты пропасть! Вот надоели-то с этим пансионом! – проговорил Николай Иванович, разводя руками. – Оголодали они здесь, что ли! Глаша, скажи ты ей, что прежде нужно прожить хоть день один, пообедать и уж потом разговаривать о пансионе, – обратился он к жене.

– Апре, мадам, апре. Иль фо дине… иль фо вуар. Апре дине[37], – сказала ей Глафира Семеновна.

– Bon, madame… Merci, madame… – поклонилась француженка и стала спускаться по лестнице.

– Переоденусь в другое платье, попроще… – сказала Глафира Семеновна, входя к себе в комнату. – Не перед кем здесь щеголять. Я думала, здесь все по последней моде в шелка разодеты, а здешние дамы в самых простых платьях разгуливают. И шляпку эту с высокими перьями не одену. Еще ветром, пожалуй, сдунет в море. Давеча ее у меня на голове как парус качало.

Супруга начала переодеваться. Супруг сел в кресло и задремал. Вскоре послышалось его всхрапывание.

– Николай Иваныч! Да ты никак спишь? – воскликнула Глафира Семеновна.

Она уже прикалывала к косе другую шляпку, низенькую, с бантами из разноцветного бархата и кусочком золотой парчи, наброшенном сбоку.

Супруг очнулся.

– Стомило немножко… – проговорил он. – Но я готов… Идти куда-нибудь, что ли?

– Да само собой. Не для того мы сюда приехали, чтобы спать. Надо идти город осматривать. Я уж переоделась. Надевай шляпу, и пойдем.

Позевывая и покрякивая, супруг поднялся с кресла. Ему сильно хотелось спать, но он повиновался.

Супруги вышли из гостиницы и пошли по улице, останавливаясь у окон магазинов, где за стеклами были размещены разные шелковые и кружевные товары. Были и магазины с безделушками, с местными «сувенирами» в виде видов Биаррица, изображенных на раковинах, на веерах, на тамбуринах.

– Вот этих безделушек надо непременно купить, чтобы потом похвастаться в Петербурге, – сказала супруга. – Смотри, какая прелесть веера, и всего только полтора франка. Вон и цена выставлена. Потом надо купить… Чем славится Биарриц? – спросила она мужа.

– Да почем же мне-то знать? – отвечал супруг. – Если уж ты не знаешь, то я и подавно.

– Вот надо узнать у доктора, чем Биарриц славится, и тоже купить для воспоминания.