– Не ради винища… Что мне винище? А я гляжу вперед. Теперь есть не хочется, так в девять-то часов вечера как захочется! А поезд летит, как птица, и остановки нет.

– Не умрешь от голоду. Вот гарсон булки с ветчиной продает, – кивнула Глафира Семеновна в открытое окно на протягивающего свой лоток буфетного мальчика. – Купи и запасись.

– Да, надо будет взять что-нибудь, – сказал Николай Иванович, выглянул в окошко и купил четыре маленькие булочки с ветчиной и сыром.

– Куда ты такую уйму булок взял? – опять крикнула ему супруга.

– Я и для тебя, душечка, одну штучку…

– Не стану я есть. У меня не два желудка. Это только ты ненасытный. Впрочем, у него виноград есть. Купи мне у него винограду тарелочку и бутылку содовой воды.

– Вот тебе виноград, вот тебе содовая вода.

Глафира Семеновна стала утихать.

– Там у него, кажется, груши есть? Возьми мне штуки три груш.

Куплены и груши.

– Прихвати еще коробочку шоколаду. У него шоколад есть.

Куплен и шоколад. Глафира Семеновна обложилась купленным десертом и принялась уписывать виноград. Николай Иванович с аппетитом ел булку с ветчиной. Поезд тронулся. Собачонка на руках у усатой дамы залаяла. Дама дернула ее за ухо. Собака завизжала.

– Хороший покой нам будет в дороге от этой собаки, – проговорила Глафира Семеновна. – То лает, то визжит, подлая. Ведь этак она, пожалуй, соснуть не даст. Да и хозяйка-то собачья своими усами и носом испугать может, если на нее взглянешь спросонья. Совсем ведьма.

Николай Иванович, видя, что к супруге его несколько вернулось расположение духа, с сожалением говорил:

– Бордо, Бордо… Какой мы случай-то хороший опустили! Были в Бордо и не выпили настоящего бордо. Похвастаться бы потом в Петербурге можно было, что вот так и так, в самом бордоском винограднике пил бордо.

– И так похвастаться можешь. Никто проверять не будет, – отвечала супруга.

– Но еще Бордо – Бог с ним! А что в Коньяк мы не заехали, так просто обидно! – продолжал он. – Век себе не прощу. И ведь как близко были! Чуть-чуть не доезжая Бордо в сторону… А все ты, Глаша!

– Да, я… И радуюсь этому…

– Есть чему радоваться! Это была бы наша гордость, если бы мы побывали в Коньяке. Оттуда бы я мог написать письмо Рукогрееву. Пусть бы он затылок себе расчесал от зависти. Вином человек иностранным торгует, а сам ни в одном винном городе не бывал. А мы вот и не торгуем вином, да были. Даже в Коньяке были! Шик-то какой! И написал бы я ему письмо из Коньяка так: «Коньяк, такого-то сентября. И сообщаю тебе, любезный Гаврила Осипович, что мы остановились в Коньяке, сидим в коньяковском винограднике и смакуем настоящий коньяк финь-шампань». Каково? – подмигнул жене Николай Иванович.

– Брось. Надоел, – оборвала его супруга, взглянула на даму с усами и проговорила: – И неужели эта ведьма усатая поедет с нами вплоть до Биаррица?!

Молчавшая до сего времени усатая дама вспыхнула, сердито повела бровями и ответила на чистом русском языке:

– Ошибаетесь, милая моя! Я не ведьма, а вдова статского советника и кавалера! Да-с.

Выслушав эти слова, произнесенные усатой дамой, Глафира Семеновна покраснела до ушей и мгновенно уподобилась Лотовой жене, превратившейся в соляной столб. Разница была только та, что Лотова жена окаменела стоя, а мадам Иванова застыла сидя. Она во все глаза смотрела на мужа, но глаза ее были без выражения. Сам Николай Иванович не совсем растерялся и мог даже вымолвить после некоторой паузы:

– Вот так штука! А вы, мадам, зачем же притворились француженкой? – задал он вопрос усатой даме, но не смотря на нее, а устремив взор в темное пространство в окошке.