«В сердечном умилении я протянул руки к счастливому отцу семейства, обнял его… И в эту минуту добрая мать и прелестные деточки образовали около меня истинно-трогательную группу. Ты, пылкий мечтатель, столь счастливо владеющий языком богов! Или ты, пламенный воспитанник древних, наш северный Корреджий! Для чего не были вы зрителями этой картины? Оно раскрыло бы вам истинно изящное: так и это мгновение чистой радости принадлежало живописи и поэзии!»

Станционный смотритель является для повествователя не реальным чиновником четырнадцатого класса, а образцом сентиментального героя, наслаждающегося скромной жизнью на лоне природы, в кругу семьи и не мечтающего о большем.

«Я выбрал настоящую мою должность.

Здесь в тишине и радостях я живу уже 12 лет; начальство хорошо расположено ко мне, соседи любят; жена подарила меня милыми детьми; до сих пор сопутствовала мне в дороге жизни, как добрый друг <…> Бескорыстная любовь, веселое настоящее и сладкие надежды в будущем делают жизнь нашу раем, в котором не достает только вечности».

Карлгоф создал идиллию и утопию – идеальную модель судьбы маленького человека. Проблема лишь в том, что ее невозможно было соотнести с реальностью.

Демонстративно повторив заглавие повести Карлгофа, Пушкин изобразил своего героя в реальных обстоятельствах (сегодня можно попасть в музей «Дом станционного смотрителя» в Выре). В судьбе «мученика четырнадцатого класса» автор «Повестей Белкина» увидел не идиллию, но драму, причем не только/столько чиновника, но – отца, мужчины, человека.

В повести нет очевидно правых и виноватых. Да, коварный гусар обманывает смотрителя и потом выталкивает его из дома, но он действует по праву любви.

И жизнь дочери складывается богато и счастливо, а вовсе не так, как предсказывал отец: «Много их в Петербурге, молоденьких дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу вместе с голью кабацкою». И должна же она была куда-то податься с постовой станции и неизбежно покинуть отца.

Но в итоге герой спивается, умирает и на его заброшенной могиле дочь оказывается по чистой случайности.

И вот финальный диалог авторов двух «Станционных смотрителей».

Карлгоф: «Так, я верю тебе, счастливый мудрец! Бескорыстная любовь, веселое настоящее и сладкие надежды в будущем превращают грустный мир в веселый рай!

Не правда ли, читатель?»

Пушкин: «Мы пришли на кладбище, голое место, ничем не огражденное, усеянное деревянными крестами, не осененными ни единым деревцом. Отроду не видал я такого печального кладбища.

– Вот могила старого смотрителя, – сказал мне мальчик, вспрыгнув на груду песку, в которую врыт был черный крест с медным образом.

– И барыня приходила сюда? – спросил я.

– Приходила, – отвечал Ванька, – я смотрел на нее издали. Она легла здесь и лежала долго. А там барыня пошла в село и призвала попа, дала ему денег и поехала, а мне дала пятак серебром – славная барыня!

И я дал мальчишке пятачок и не жалел уже ни о поездке, ни о семи рублях, мною истраченных».

С «Повестей Белкина» начинается новая манера разговора русских писателей о русской жизни. «Точность и краткость – вот первые достоинства прозы», – напишет юный Пушкин за восемь лет до Болдинской осени («О русской прозе», 1822).

А на вопрос одного из приятелей «Кто этот Белкин?» ответит, словно вспомнив неоконченную статью: «Кто бы он там ни был, а писать повести надо вот этак: просто, коротко и ясно».

С «Повестей Белкина» началась повесть о бедном чиновнике – один из важных сюжетов русской реалистической литературы.