— Пслзавтра.

Он исчез, спеша исполнить другое поручение, за которым последует третье и четвертое… Урфин же развернул замусоленный клок. Три корявых знака.

Две цифры.

И круг с рыбой.

Место. Время и слово для встречи. Свои прочтут. Чужие… о чужих здесь не беспокоились.

— Эй, лапочка, — шею обвили мягкие руки, длинный локон скользнул по шее, — о чем печаль имеешь? Пойдем-ка наверх… развеселю.

Шлюха была уже не молоденькой, но еще симпатичной.

Сколько ей? Восемнадцать? Девятнадцать? Еще месяц-другой, и мамочка выгонит ее из теплой таверны на улицу, высвобождая место для других, посвежее, помоложе. Тошно…

— На, — Урфин вложил в ладошку серебряный талер, — купи себе что-нибудь.

— Добрый, значит?

— Какой есть.

— Идем. — Шлюха талер сунула в волосы и, впившись неожиданно крепкими пальцами в руку, потянула за собой. — Идем, идем… надо.

Стоило подняться, как девица повисла на шее и горячими губами в ухо уткнулась, зашептала:

— Мамочка на тебя глядит. Сидишь тут третий день… а на девок ни глазиком даже…

Непростительная ошибка, которая могла дорогого стоить. И Урфин подхватил девицу на руки. Та взвизгнула и замотала ногами, вроде как отбиваясь, но лишь крепче вцепляясь в шею. Комнатушка свободная отыскалась на втором этаже. И дверь была с запором. Кровать, на которую Урфин девицу бросил, протяжно заскрипела.

— Может… — Шлюха похлопала рядом с собой и ноги расставила пошире.

— Спасибо, но воздержусь.

— Что так?

— Жениться хочу.

Она хмыкнула и, вытащив монету из тайника, прикусила.

— И вправду серебро… Меня Мия звать. Или по-другому, как захочешь… женитьба еще никому не мешала.

— У невесты отец строгий. Очень рассердится, если я ей отсюда подарок привезу. — Урфин сел на пол, который с виду был почище кровати. — С чего вдруг помогать взялась?

Мия подпрыгнула пару раз на кровати и застонала. Взгляд у нее был хитрющий…

— А мамочка меня продать хочет. Я ее любимке не по нраву пришлась. Дуры обе.

— Куда продать?

— То ты не знаешь. На ферму.

— Хочешь, уведу отсюда?

Это было бы неправильно. Подозрительно. И опасно. Но оставить девчонку работорговцам — подло.

— Неа… я не боюсь. — Она вытянулась на кровати и руки за голову заложила. — Небось, не хуже, чем тут будет… рожать? Все бабы рожают.

— Рабов.

— А хоть бы и так… ты чужой. Оттуда. — Она указала на потолок. — Думаешь, что раз рабы, так плохо. Там меня кормить станут. Бить никто не будет. А детей в канаву не понесут топить. Вырастят. И выучат, как благородных… и продадут в хороший дом. Небось, люди не дураки, чтоб потраченные деньги портить. Будут мои детки жить в тепле и сытости…

— Рабами.

— Ага. Про свободу думать хорошо, когда в животе с голодухи не бурчит.

То, что она говорила, было неправильно. Настолько неправильно, что Урфин растерялся.

— А с тобой что будет, подумала?

Скольких она родит? Пятерых? Шестерых? Десятку? Потом, если не помрет во время очередных родов, станет нянечкой при младенцах… а как не сможет справляться, так и на кладбище.

— А тут со мной что будет? — отозвалась Мия.

И это тоже было правдой. Какое из двух зол следовало считать меньшим?

Урфин не знал.

Вычищать надо оба. Вот только хватит ли сил?