В обоих концах коридора находились затянутые стальной сеткой окна, серый свет за которыми свидетельствовал о раннем пасмурном утре либо позднем пасмурном вечере, а за окнами не было видно ничего, кроме глухих стен и вентиляционных труб.

Посреди коридора стоял чернокожий санитар в зеленой больничной форме, и Джон устремился к нему с намерением задать множество вопросов («Скажите, где моя одежда? Где мой бумажник? Где здесь телефон? Что вообще происходит?» и т. п.). Однако, оказавшись с ним лицом к лицу, он вдруг почувствовал себя очень маленьким и жалким, забыв обо всем, кроме своего уже готового лопнуть мочевого пузыря.

– Извините, – пробормотал он, – где здесь туалет?

– Вон там, – указал пальцем санитар.

За указанной дверью обнаружилась отделанная белым кафелем вонючая уборная, где люди восседали на унитазах или теснились вдоль длинного лотка писсуара.

– Вот ваша зубная щетка, – сказал ему другой санитар. – Не ошибетесь, потому что на ней написано ваше имя. Видите наклейку с фамилией Уайлдер? Почистив зубы, кладите щетку на эту полочку. Никто посторонний не должен пользоваться вашей зубной щеткой, и вы никогда не берите чужую, поняли? Это чтобы не подхватить какую-нибудь заразу. Вам все ясно?

Однако безопасные бритвы в личное пользование не предоставлялись. Четверо-пятеро человек ждали, когда очередной пациент побреется перед мутным зеркалом под бдительным присмотром санитара.

– …Сполоснув бритву, кладите ее на полочку. И не пытайтесь фокусничать – все равно не сможете вынуть лезвие, оно сидит в гнезде намертво…

– …Душ полагается только новичкам. Только новичкам, я сказал! Не тебе, Гонсалес, а ну быстро вышел оттуда!..

В общей душевой не было мыла и ручек на кранах – температура воды не регулировалась. Новички топтались на скользком дощатом настиле, пытаясь хоть как-то помыться, после чего каждый получал полотенце в одну руку и свою стеганую пижаму в другую.

– А можно тапочки?

– Тапок нет. Все давно закончились.

Он снова очутился в коридоре, где не было других занятий, кроме ходьбы. Проходя мимо запертой двери с глазком, он заглянул в него и увидел тесную камеру, пол и стены которой были покрыты матами наподобие борцовских. Эта камера была пуста, но в соседней на полу лежал лицом вниз человек в смирительной рубашке, неподвижный, как труп, с расплывшимся на бедрах темным пятном мочи.

– …Мне все равно! Мне все равно!

Обе колонны ходоков подались в стороны, давая пространство устроившему этот спектакль белому парню, который молотил кулаками воздух посреди коридора. Он разделся до пояса, оторвал штанины пижамных брюк, превратив их в подобие боксерских трусов, и теперь вел «бой с тенью», пританцовывая, уклоняясь от воображаемых ударов противника и выполняя ответные джебы и хуки среди кружащихся золотистых пылинок.

– Как вы не понимаете, идиоты? Мне все равно! Видел бы меня сейчас папа!

– Хорошо, Генри, а теперь успокойся, – сказал санитар, приближаясь к нему сзади и кладя руку на его плечо, но «теневой боксер» круто развернулся и принял стойку лицом к нему:

– Не называй меня «Генри», тупой черномазый ублюдок! Зови меня Доктором, а не то я переломаю все твои поганые кости…

– Ты ничего никому не сломаешь, Доктор, – подключился второй санитар, и оба дружно схватили парня за руки.

Каждый из санитаров был крупнее и сильнее его, так что им не составило труда протащить его по коридору. Парень теперь даже не пытался вырваться, но продолжал кричать уже со слезами в голосе:

– Проклятье, я хочу, чтобы папа увидел меня вот таким