Может, она хотела, чтобы я подождал с этим немного дольше, а может, не ожидала, что это окажется вот так – надеюсь, она чувствует то же самое, – в любом случае вряд ли она тихонько ахнула перед нашим поцелуем потому, что не хотела целоваться.

Она немного неуверенно отстраняется, но потом, кажется, что-то решает и снова подается ко мне и целует опять, с большей решимостью.

Но эта решимость тоже исчезает. Слишком быстро. Она снова отстраняется, и на сей раз у нее в глазах читается сожаление. Она быстро мотает головой и упирается руками мне в грудь. Я накрываю ее ладони своими, и она шепчет: «Прости».

Соскользнув с меня так, что ее бедро задевает мою ширинку – отчего я твердею еще сильнее, – она выходит из-за столика. Я ловлю ее за руку, но ее пальцы выскальзывают из моих, и она отходит еще дальше.

– Я не должна была приходить.

Она отворачивается от меня и направляется к двери. Я теряюсь.

Я не успел запомнить ее лицо, и мне вовсе не нравится, что она уходит до того, как я успеваю как следует запечатлеть в памяти форму этих губ, которые только что касались моих.

Я выхожу из-за столика и иду за ней.

Она не может открыть дверь. Дергает ручку и толкает ее, как будто хочет убежать от меня как можно быстрее. Я хочу умолять ее остаться, но и хочу помочь ей уйти, так что открываю верхний замок и толкаю ногой дверь, откинув защелку нижнего. Дверь распахивается, и она вылетает наружу.

Глубоко вздохнув, она поворачивается и смотрит на меня. Я впиваюсь глазами в ее рот, жалея, что не обладаю фотографической памятью.

Ее глаза больше не цвета ее футболки. Теперь они стали светлее, потому что наполнились слезами. И снова я не знаю, что делать. Я никогда не встречал девушки, в которой сменялось так много эмоций за такое непродолжительное время, и при этом они не казались вымученными или мелодраматичными. Кажется, что каждое свое движение, каждое чувство ей хочется схватить и спрятать обратно.

Она кажется смущенной.

Она тяжело дышит, пытаясь вытереть слезы, собирающиеся у нее в глазах, и поскольку я не знаю, что надо сказать, то просто обнимаю ее.

Ну что я еще могу поделать?

Я прижимаю ее к себе, и она на секунду замирает, но потом, почти сразу, выдыхает и расслабляется.

Мы стоим вдвоем, только мы и никого больше. Уже перевалило за полночь, все остальные спят по домам, смотрят кино, занимаются любовью. А я стою на главной улице города, прижимаю к себе очень грустную девушку, гадаю, почему же она так печальна, и желаю, чтобы она не казалась мне такой прекрасной.

Ее лицо жмется к моей груди, руки крепко обнимают меня за талию. Ее лоб приходится как раз на высоту моих губ, но она наклоняет голову, и я касаюсь подбородком ее макушки.

Я глажу ее руки.

Мой грузовик стоит за углом. Я всегда паркуюсь там, в проезде, но она расстроена, и мне не хочется вести ее за собой, когда она плачет. Я прислоняюсь к столбу навеса и привлекаю ее к себе.

Проходит минуты две, может, три. Она не отпускает меня. Она прижимается ко мне, впитывая то утешение, которое даруют ей мои руки, и грудь, и плечи. Я глажу ее по спине вверх и вниз, все слова застревают в глотке.

С ней что-то не то, что-то не так. Я даже не уверен, хочу ли знать что. Но я не могу просто бросить ее на улице и уехать прочь.

Кажется, она больше не плачет, когда говорит:

– Мне надо домой.

– Я подвезу тебя.

Она мотает головой и отстраняется от меня. Я придерживаю руками ее за плечи и замечаю, что она, сложив руки на груди, двумя пальцами касается моей правой кисти. Очень быстрое движение, но неслучайное, словно она хотела еще раз дотронуться до меня на прощание.