– Уф! – вынырнув, заявил мирозданию Вран. Оно откликнулось тихим смехом Милки – вон голова торчит из воды неподалёку. Потом медленно и беззвучно всплыл Санчо, открыл глаза как удивлённая чем-то рыба. Сом, судя по размерам.

– А племяш где? – осведомился он ворчливо.

– Да вон он, кости греет на берегу! – откликнулась Милка. Наёмник прикрыл глаза – понял, мол – и направился туда же, на горячий песок.

– А не устроить ли нам… – шутливо спросил Вран, но не договорил. Подруга фыркнула, подняв фонтанчик воды, и резко ответила:

– Охренел? Скоро на площади меня етить будешь?! Люди кругом.

Ну нет так нет. Широко зачерпнув воду, Вран запустил в Милу длинную волну, а сам погрёб к берегу. Права она. Надо берега видеть, хотя, конечно, в длинных, по колено, трусах, прилипших к ногам, горячо потяжелело. Потом, всё потом.

Целая жизнь впереди, им всё же по шестнадцать лет, а не по сто.

Так и доплыл до самой кромки воды, не вставая. Там улёгся на песок, не показывая, что за желания его обуревали. Впрочем, Антон, поросёнок, скалился во весь рот, видимо, поняв, почему друг не встаёт.

– Кончай прятаться, давай пожрём! – наконец крикнул он Врану. – Накупались, пора бы.

Милка в облепившей стройную фигуру с мощным бюстом рубахе уже суетилась возле прихваченной из дома корзинки: там и сало, и хлеб ломтями, и кулёк соли завалялся. Не говоря уж о ядрёных луковицах, про которые слава на всё Излучье шла добрая, кривых, но отменно вкусных огурцах с желтыми ошмётками листьев на конце, и пучке петрушки.

Что ещё нужно после прогулки и купания? Нет, ну кое-что не помешало бы – Вран глянул на Милку и отвернулся, пока опять трусы не топорщатся. Как голая она в своей рубахе в облипку, зато все приличия соблюдены. Вроде как.

Последней из корзинки, заставив резко оживиться Санчо, показалась небольшая бутылка, тёмного стекла, с давно смытой этикеткой, но полная почти под горло непрозрачной белой жидкостью.

– Чемеркес, клянусь портянками Трода! – громко рявкнул наёмник. – Нет, это не для женских лапок. Давай-ка его сюда, юница. Чарки какие есть?

Чашки были уже современные, грубо слепленные из обожжённой после глины, с примитивным орнаментом по краю. Не всё же довоенной посудой баловаться, можно и так.

Воткнув все четыре в песок, Санчо аккуратно свернул крышку, нюхнул из горлышка и остался доволен. Слегка взболтал бутылку и разлил, но не вровень: себе, считай, полную, Милке – на донышко, а обоим парням по половинке.

– Ну что, Сеня, за рыбалку завтрашнюю?

Вран едва не разлил самогон, но удержал чашку. Геройский, практически, поступок.

– Санчо… Меня зовут Вран. Только так – Вран. Вот так и зови. По-жа-луй-ста.

В глазах наёмника промелькнуло странное выражение: насмешка пополам с удивлением и… Да пожалуй, что уважение. Видимо, было что-то в тоне парня, хоть под конец и пустившего петуха, сорвавшись на фальцет, заслуживающее того.

– Не кипятись. Вран так Вран, мне-то что.

Он оглянулся на начавшего смеяться Антона, прижёг его на месте взглядом.

– Зря, племяш, ржёшь. Человека уважать надо, а имя, которым он себя называет – тем более. Убить можно, даже нужно иной раз. А уважать – всё одно нужно.

Племяш поперхнулся и затих.

– За завтрашнюю рыбалку, пацаны и Мила! Хорошо будет, прямо чувствую. Согласен… Вран?

Тот кивнул, неловко чокнулся с Санчо и друзьями и опрокинул в рот чашку. Самогон обжёг его изнутри, стёк огненным комом вниз.

Никто и никогда больше не называл его Сеней или Арсением, так уж вышло.

– Закусывай, – невнятно сказал наёмник, грызя луковицу крепкими жёлтыми зубами как яблоко: сбоку. – Окосеешь с непривычки. Да и жарко сегодня.