—Успокоила. Боюсь, что влюбишься в мудака, и тогда я просто убью этого ушлепка, — запредельно безнадежно выдал непоколебимый Рашидов. Гроза бандюков, а такие речи толкал... как любя говорила мама. Этим она неустанно заставляла отца недовольно корчиться.

—Пап, ну ты ведь маму украл вообще-то, да и особо не спрашивал, — подковырнула знатно. Папа посмотрел на меня недовольно, а потом рассмеялся.

—Я это другое дело. Я твою маму до потери сознания любил и люблю. В тех условиях надо было брать ситуацию под контроль, у нас у обоих не было шанса на другой исход, детка. А с Власенко будь осторожна, какой-то он рохля. Не то что отец.

—Вот и меня будут, па, — обнимая за шею родителя, я упорно гнула тогда свою линию. Не говоря главного, что я уже нашла этого человека. Уже влюбилась. —А это так. Просто статус.

—Статус. Мне главное, чтобы ты была счастлива. 

Добил тогда Валика отец определенными словами… Почти в последний путь грозился отправить.

«Узнаю, что тыкнул в нее свой стручок, евнухом сделаю».

Валик понял. Очень доходчиво пояснили, и он понял, что со мной можно только после свадьбы. А замуж я за него не собиралась.

—Выветрился отсюда, додик, —Никита отталкивает Валика в сторону и смотрит на меня теперь открыто. Без преград в лице других людей.

—Слыш, борзый. Ты иди, блин, к своим псам цепным, а со мной говори уважительно.

Здесь мне становится страшно, потому что Никита просто касается его ладонью, а Валик летит с такой скоростью на спину, что нет никаких сомнений — протрезвеет за секунды.

Я с трудом сглатываю, переводя взгляд в напряженные голубые глаза. Сейчас они жалят. Больно жгут. Несмотря на арктический холод.

6. 6

СВЕТА

Я буду тонкой нитью на твоем запястье.
Не снимай меня, не позволяй упасть мне.

Я буду тонкой нитью, чуть заметно красной
Не снимай меня, не убивай напрасно.

Мария Чайковская.

Он не пытается со мной заговорить. Просто смотрит. Но по пульсирующей на широкой шее жилке, я понимаю, что мне как минимум гайки, как максимум, я теперь отхвачу по-настоящему.

 Таким свирепым я Никиту не видела никогда. Валик встает, отряхивается и пытается подойти к нам, но одного лишь взгляда мужчины хватает, чтобы он замер на месте. Взмах рукой — охранники уводят брыкающегося парня в сторону выхода. Никита медленно разворачивается ко мне. Мой взгляд скользит по окровавленной рубашке, теперь я понимаю, что кровь не его, по крайней мере, никаких повреждений не вижу. Да, руки стесаны, но не больше.

—Какого, мать твою, черта ты творишь, Света? Совсем мозги растеряла в своих притонах? — он говорит негромко и не тихо, но тон холодный, отчуждённыйй. Как будто я ему никто. В нем нет нежности, нет той ласки, что обычно звучала даже тогда, когда я творила реальную чушь.

Никита хватает меня за руку и кидает охранникам скупое.

—Аишу забрать, остальных развести.

В этом строгом голосе звучат стальные нотки, вынуждающие меня "захлопнуться и не отсвечивать", как любит говорить папа тем, кто его раздражает. Таких словечек в моей речи хватает с лихвой, несмотря скрупулезные попытки мамы искоренить их. Повторюсь, это бесполезно, потому что я Рашидова. Стрелять из ружья? Запросто. Метать ножи? Проще простого. Смотреть матом? Легко. 

Меня вдруг пробирает. Вся моя сучья натура вылазит наружу. Хочется треснуть ему, отвесить звонкую оплеуху.

—Отстань от меня! Козел! 

Бронепоезд не остановить, захват усиливается, как и боль в ноге. Я оступаюсь на каждом шагу, но Никита молча тащит меня за собой сквозь толпу людей, дрыгающихся как сосиски. Музыка настолько бьет по ушам, что мой голос тонет, разумеется, Никита ничего не слышит.