И стал постоянным гостем.
Я уворачивалась от его дурного нрава, но он по-прежнему мог мне угрожать. Он по-прежнему пугал меня.
Обычно я заставала его вытянувшимся на боку и храпящим, как лошадь, но иногда он забредал через открытую дверь в мою комнату, где я готовилась к занятиям. Бывало, он даже оставался на ночь. Тогда я играла – делала вид, будто пес принадлежит мне, целовала его на ночь и взъерошивала шерсть. Утром я давала ему кусок оставшегося с вечера гамбургера. Аспен съедал его, а затем неторопливо брел вверх по горе и скрывался из виду.
Он был как Шейн, ангел-ковбой из фильма Джорджа Стивенса, который спускается с высот, чтобы помочь маленькой общине, а потом уходит, возносясь к горам в конце фильма. Присутствие Аспена заронило в мое сердце представление о том, что мне нужна собственная собака. Собака была бы спасением для моих уикендов, слишком часто одиноких, решением для вечного проклятия походов в одиночку. Я могла бы отправиться, куда только захочу, – и спутник гарантирован. Пес был бы моим приятелем, моим освободителем.
Так что, когда очаровашку Дэна сменил другой сосед – миниатюрный, обидчивый и загорелый до черноты сорокалетний мужчина, изучавший массажную терапию, чей характер явно конфликтовал с моим, – я решила обменять свой нынешний прекрасный вид на долину на съемное жилье еще выше по горе, такое, где разрешали бы держать собак.
– Ты просто обязана заполучить этот дом, милая, – с обычной для себя живостью заверила моя подруга Лючия.
Она раскинула мне карты, как гадают цыганки – полной колодой, – после того как я рассказала ей о глядящем на южную сторону голубом викторианце на окраине Голд-Хилла, горного городка в две сотни жителей, угнездившегося на высоте в почти девять тысяч футов. Это было единственное найденное мною жилье, где позволялось держать животных. Лючия Берлин была моей наставницей в Колорадском университете, где я готовилась получить диплом по поэзии.
Карты образовали на столе передо мной большой квадрат – бубновый король, туз треф, двойка червей…
– Тебе необходимо завести собаку, – продолжала она. – Тебе нужно кого-то любить.
Я совершенно уверена, что она попросту морочила мне голову, а на самом деле карты говорили нечто совершенно иное. С Лючией никогда нельзя было понять наверняка.
В комнате пахло корицей и яблоками, запах исходил от медленно кипевшей на плите кастрюли. Мы смеялись и курили. К тому времени Лючия уже пару лет жила на кислородной подушке, поскольку ее легкое схлопнулось от сколиоза. Всякий раз как я навещала ее, она просила, чтобы я принесла ей, как она говорила, «одну сигаретку, лапочка». Потом мы усаживались на кухне в ее доме, притиснутом к подножию Боулдера, и после того как Лючия выключала свой кислородный аппарат, закуривали. Я дымила гвоздичной сигареткой, чтобы составить ей компанию, – откат к привычке, которая была у меня недолгое время, как и у всех остальных в восьмидесятые. Лючия умела заставить собеседника почувствовать себя так, будто он – единственный, с кем у нее возможны такая близость и общие маленькие преступления: запретное курение, умопомрачительная история о профессоре Икс, который привел свою слишком молодую и слишком пьяную подружку на званый ужин к декану…
Погадав мне, Лючия достала картину, которую написала сама, – дом на горном склоне. На ней она написала «Дом Карен» и поставила ее на полку, тянувшуюся вдоль красной стены кухни. Потом зажгла лампадку.
– На удачу, – пояснила она.
Через два дня позвонил Дуг из голубого викторианца и сказал, что я могу заселяться.