Левушка восторженно сиял голубыми глазами. Его аскетическое, с впалыми щеками и золотой бородкой лицо выражало ликование. Подобно Коробейникову, он пережил солнечный удар. Пролетел по невидимым головокружительным орбитам и вернулся сюда, за утлую занавеску, приобретя огромные знания, предлагая их другу в ослепительном блеске ликующего ночного светила.
– Миша, ты только представь, именно сюда при нашей с тобой жизни, через год, а быть может, через минуту спустится Христос. Сейчас мы выйдем в темную ночь, а вдоль монастырских стен, окруженный сиянием, чуть касаясь босыми стопами травы, идет навстречу Христос.
Коробейников вместе с другом восхищался этим громадным открытием, которое порывало с обыденностью, прекращало изнурительное течение дней, вело к завершению времени, к свертыванию в свиток бесконечного летосчисления, стирало до белого листа всю бессмысленную историю, в которой теперь открывалась великая завершающая цель – идущий по ночным росистым травам Христос. Левушка произносил сейчас то, что было известно Коробейникову, было известно футурологу Шмелеву, известно патриарху Никону. Каждый из них на свой лад и напев, своими верящими, жаждущими устами пел осанну, взывая к чуду, к преображению земли и неба, рисуя дивными красками, золотом и самоцветами, киноварью и лазурью образ русского рая.
Левушка угадал его мысли, ибо оба они переживали одно откровение:
– Ведь мы в раю!.. Новый Иерусалим воздвигнут!.. Христос среди нас!..
Коробейников, обретя взгляд «испуганной орлицы», озирался вокруг. Утлая, косо повешенная занавесочка, наваленные один на другой ящики с музейными экспонатами – все казалось преображенным, утратило земную вещественность, было прозрачным, открывало свой потаенный, бессмертный смысл. Не изношенные, потерявшиеся во времени предметы окружали его, а символы, священные знаки, намеки на великое таинство. Полуосыпаный, с поломанными колосьями сноп являл образ великой жатвы, куда будут собраны все праведники, все святые деяния, все богооткровенные слова. Заржавелая мосинская винтовка с запекшимся затвором и обломанным штыком была священным оружием, наподобие меча, который принес Христос в земное бытие, – рассек мироздание на добро и зло, проколол острием глухой покров, отделяющий свет от тьмы, всадил разящую пулю в черную дыру Вселенной, умертвив в пещере злого дракона, взрастив из пули, как из волшебного зерна, сад небесный. Смятый, запыленный портрет Маленкова с одутловатыми бабьими щеками, невеселыми глазами неудачника, невыразительным вялым ртом теперь светился, подобно иконе, и в этом образе витала душа, которая лишь на время обрела бренное земное обличье, готова покинуть его, вернуться на свою ослепительную горнюю Родину.
– Миша, друг мой любезный, давай осушим с тобой эту чару за чудо нашей встречи, за удивительное время, в которое нам довелось жить… – Левушка, покинувший было музейный запасник, вновь появился. Откинув занавеску, держал два стакана с водкой, протягивал один Коробейникову. Следом проскользнул сын Левушки Алеша, худенький, с голубоватой шейкой, умоляющими большими глазами:
– Папа, не пей… Мама говорит, тебе нельзя пить… Она опять плакать будет…
Левушка, держа одной рукой стакан, другой обнял сына, нежно поцеловал в бледный выпуклый лоб:
– Алешенька, это ничего… не страшно… это я в последний раз… Эту пагубу мы одолеем… Я тебе обещаю… Ну иди, мой милый, иди. – Он ласково выпроводил сына, вновь обратился к Коробейникову: – Что я тебе хочу сказать, Миша… Давно собирался… Прости ради бога, но ты пребываешь в прельщении… Тебе Господом дан редкий талант, у тебя чуткое возвышенное сердце, но ты, поверь, на ложном пути… Твое увлечение атрибутами государства, упоение техникой, воспевание того, что ты сам называешь мегамашиной… Это соблазн, уход от вечных животворящих истин… Нет правды в машине… Мегамашина – это и есть атеистическое безбожное государство. Это и есть Сатана, овеществленный в нынешней грешной цивилизации князь мира сего… Ты должен с этим порвать…