Спальня тонет в сероватой типично нью-йоркской полумгле; ровное тусклое свечение, то ли поднимающееся с улицы, то ли льющееся с неба. Питер с Ребеккой еще в постели – с кофе и “Таймс”. Они лежат, не касаясь друг друга. Ребекка изучает обзор книжных новинок. Вот она, решительная умная девочка, превратившаяся в хладнокровную проницательную женщину; неутомимого, пусть и благожелательного критика своего мужа. Как же ей, должно быть, надоело утешать Питера по всем поводам! Замечательно, как ее детская неуступчивость претворилась в нынешнюю способность выносить независимые взвешенные суждения. Его “блэкберри” выводит негромкую флейтовую трель. Они с Ребеккой недоуменно переглядываются – кто это звонит в такую рань, да еще в воскресенье?

– Алло!

– Питер! Это Бетт. Надеюсь, я тебя не разбудила.

– Нет, мы уже не спим.

Глядя на Ребекку, Питер беззвучно выводит губами: “Бетт”.

– У тебя все в порядке? – спрашивает он.

– Да-да. Просто если бы ты каким-то чудом оказался свободен сегодня днем, я бы хотела пригласить тебя на ланч.

Второй вопросительный взгляд на Ребекку. Воскресенье они стараются проводить вместе.

– Хорошо, – говорит он. – Давай попробуем.

– Я могла бы приехать в даунтаун.

– Отлично. Во сколько? Час – начало второго?

– Замечательно.

– Куда бы ты хотела пойти?

– Никогда не знаю, куда пойти.

– Я тоже.

– Притом что всегда есть такое чувство, – говорит она, – что конечно же существует некое очевидное место, которое почему-то не приходит тебе в голову.

– Плюс не забывай, что сегодня воскресенье. В некоторые места мы просто не попадем, скажем, в “Прюн” или в “Литтл Аул”. То есть попробовать, конечно, можно…

– Да. Я понимаю, что так не делается. В воскресенье не приглашают на ланч в последнюю минуту.

– Может, все-таки объяснишь, что происходит?

– При встрече.

– Слушай, а хочешь, я приеду в аптаун?

– Я бы никогда не осмелилась тебя об этом попросить.

– Я все равно давно хотел зайти в Метрополитен на Хёрста.

– Я тоже. Но послушай, мало того, что я выдергиваю тебя из дома в твой единственный выходной, так еще и заставляю тащиться в аптаун. Как я буду жить после этого?

– Я делал гораздо больше для тех, кто значил для меня гораздо меньше.

– “Пайярд” наверняка будет забит… Может быть, мне удастся заказать столик в “ЙоЙо”. Скорее всего, в середине дня там свободно. Сам знаешь, это не такое место…

– Отлично.

– Ты не против “ЙоЙо”? Кормят там вроде бы неплохо, а рядом с Метрополитен все равно ничего нет.

– “ЙоЙо” меня полностью устраивает.

– Питер Харрис, ты лучше всех.

– Это точно.

– Значит, я заказываю столик на час дня. Если что-то сорвется, я тебе перезвоню.

Краем простыни он вытирает пятнышко с лицевой панели “блэкберри”.

– Бетт, – говорит он.

Сочтет ли Ребекка его поступок предательством? Конечно, было бы лучше, если бы он знал, что именно у нее стряслось…

– Она объяснила тебе, в чем дело? – спрашивает Ребекка.

– Просит пообедать вместе.

– Но что-нибудь она объяснила?

– Нет.

Да, странно. Конечно, ничего хорошего ждать не приходится. Бетт за шестьдесят. Ее мать умерла от рака груди. Лет десять тому назад… Да, около того.

– Можно, конечно, сказать: “Будем надеяться, что это не рак”, – говорит Ребекка. – Но, как ты сам понимаешь, от этого ничего не изменится.

– Это правда.

Вот сейчас, в эту конкретную минуту, он ее обожает. Без всяких тягомотных “но”. Вы только посмотрите на эти жесткие седеющие волосы, волевой подбородок, лепные, немного архаичные черты лица (такой профиль мог бы быть выбит на монете); так и представляешь себе поколения бледных ирландских красавиц и их богатых, немногословных мужей.