Марат промолчал. Он пытался думать. Что надо ее уложить в постель. Увериться в том, что уснула. В конце концов, он за эту фифу перед Артуром отвечает.

А потом уйти к себе. Так будет правильнее всего. Марат любил, когда правильно. В его жизни все было правильно. До того момента, когда в ней появилась Милана Балашова.

– Ну, раз не будет лекции, значит, я ложусь спать.

Объемный худи полетел на пол.

Твою мать…

Туда же отправились джинсы.

Дважды твою ж…

– Раз уж ты все еще тут – помоги расстегнуть бюстгальтер, – она повернулась к нему спиной.

Вот сейчас прямо разбежался.

Спать ее уложить. Безумная идея. Трижды идиотская. Опрометчивая. Надо уходить. Но ноги словно приросли к полу. А глаза не отрывались от точеной женской фигуры в одном черном белье.

– Какой же ты… не джентльмен, Марат Хасанович.

Милана ловко завела руки за спину и сама быстро расстегнула крючки на белье. И оно отправилось на пол. А Милана снова повернулась. Облаченная только в полупрозрачные кружевные трусики.

Гореть ему в аду…

Она изменилась. И тело ее изменилось. Но оно все такое же… такое же невозможно красивое и притягательное. Безумно желанное. Все так же стройны длинные ноги. Все такой же плоский живот. Но линия бедра стала будто более крутой. А грудь… грудь стала более пышной. Все такая же дерзко торчащая, но более округлая. Уже не девичья. Женская.

Перед ним стояла невероятно красивая, чертовски сексуальная, дурманяще дразнящая своей почти полной обнаженностью молодая женщина. О которую он когда-то сломал свою жизнь.

Милана подняла руку. Марат завороженно смотрел, как при этом двигается ее грудь. Резинка для волос тоже отправилась на пол, а Милана тряхнула темными волосами, отпуская их на волю. И сделала шаг по направлению к кровати.

– Спокойной ночи, папочка. Приятно подрочить. Дверь будешь закрывать, сильно не хлопай.

Звук, зародившийся в его груди, был какой-то совсем не человеческий. И его появление Марат никак не контролировал. Он вообще мгновенно и без каких-либо упреждающих признаков вдруг утратил над собой контроль.

И с рыком, больше всего подошедшим животному, он в три стремительных шага преодолел расстояние и сгреб Милану в свои руки. Еще успел прохрипеть ей куда-то в ухо:

– Не смей так со мной разговаривать!

А потом поцеловал.

Как мечтал с того самого момента, когда увидел ее снова, после десяти лет разлуки.

Разлуки, которая его, как он сейчас понял, чуть не убила.

Марат понял это сейчас, вот именно сию секунду. Как он жил, как существовал все эти годы, если не мог прижимать ее к себе? Если не мог коснуться губами ее губ? Если не мог запустить пальцы в густые гладкие волосы?

Не жизнь это была. Не жизнь. Это были последние мысли. Потому что Милана приоткрыла губы, и ее язык быстро коснулся его.

И вместо крови по венам понеслось пламя. Пламя по имени Милана.

И он с упоением шагнул в это пламя.

Руки с жадностью вспоминали гладкость ее кожи. Губы никак не могли насытиться сладостью ее губ, нежной доверчивостью ее рта. Она такая… такая… все такая же, от которой он когда-то потерял голову.

Он мало что мог потом вспомнить. Как раздевался – точно не помнил. Но отчётливо помнил их, уже обнаженных, на широкой постели. И острое, до мурашек по коже, чувство ее под собой. Когда можно надавить, вжать ее в матрас и всю-всю ощутить – с этой ее гладкостью горячей кожи, этими ее изгибами – все под его руки. Он ласкал ее тело с каким-то почти подростковым нетерпением, в голове плыло, пылало и гудело. Рывком раздвинул ей ноги, проверил ребром ладони – готова.